Кто-то удачно окрестил Скопу-Родионову «ленинградским соловушкой». Голос молодой певицы покорял людей — и тех, кто слушал ее по радио, и тех, кто приходил на оперные спектакли Городского театра. Исполняла ли артистка написанный под бомбежками лирический концерт для голоса с оркестром ленинградца Александра Маневича или колоратурные арии венских оперетт — она всегда пела о красоте мира, о любви, о торжестве жизни.
Скопа-Родионова стала получать на адрес радиокомитета письма с объяснениями в любви, письма от бойцов, никогда не видевших артистку в глаза. Люди благодарили за напоминание о весне, за утверждение жизни.
Где-то на передовой девятнадцатилетний солдат, случайно заглянув в землянку радистов, услышал юный голос, который поразил его. «В первый раз со мной случай был такой, — пел голос, — найти я не в силах слов…» Звучали куплеты Адели из «Летучей мыши» Иоганна Штрауса, танцевальные ритмы перенесли фронтовую землянку в атмосферу сверкающего венского бала. Солдат как зачарованный слушал певицу. В тот же вечер он раздобыл листок из школьной тетрадки и написал Галине Владимировне длинное письмо: «Уважаемая Галина Степановна, извините, если путаю Ваше имя-отчество…» Нет, не могли обычные слова передать того, что творилось на душе у солдата. Он писал о себе, о войне, о будущем мире и о своей любви к музыке Иоганна Штрауса.
Смех и пение юных женщин, героинь певицы, их искрящаяся радость передавались людям по радиоэфиру, заставляя их тоже радоваться и верить в жизнь, хотя вокруг и впереди была смерть. Маленькая хрупкая женщина с серебристым голосом, стоя где-то в далекой радиостудии, участвовала в сопротивлении врагу. Именно поэтому один из воинов писал артистке: «В нашей армии на вооружении стоят не только пушки, но стихи и песни, которые поете Вы».
Галина Владимировна вспоминает все это и пытается увидеть себя и осмыслить прошлое. Однажды она решила продать рояль, чтобы поддержать родных. Цена рояля оказалась две буханки хлеба. На солидную месячную заработную плату можно было купить лишь кулек риса. Как бы точнее объяснить блокадное отношение к работе? Ведь она, как и все, трудилась, не считаясь со временем, днем, вечером, ночью, под угрозой смерти, на лютом морозе, теряя последние силы, проходя пешком огромные концы по лишенному транспорта городу. Ради чего она и другие делали это? Ведь не ради кулька риса после получки!..
Галина Владимировна возвращается из своего далека и виновато улыбается:
— Простите, что я ничего не смогла рассказать о себе. Работала, как все. Ничего особенного…
Итак, Скопа-Родионова присоединилась к основной группе певцов, выступавших тогда у микрофона. Это были зрелые мастера — С. Преображенская, В. Шестакова, И. Нечаев, В. Легков.
Вера Ивановна Шестакова пела ведущие партии в оперных спектаклях, шли ли они в студии радио, на сцене Малого оперного театра, на концертной эстраде. В первых рядах постоянных слушателей Вера Ивановна обычно видела Петра Андреевича Куприянова, главного хирурга Ленинградского фронта. Петр Андреевич подходил к ней перед выступлением и спрашивал:
— Как же вы петь будете — на голодный желудок?
— Что вы, я сыта, только что поела…
— Что-то незаметно! Вот, возьмите хоть хлеба.
Шестакова, как и другие артисты блокады, получала множество писем. Их сохранилось мало. Но одно хочется привести:
«Глубокоуважаемая Вера Ивановна!
Сегодня я слушал по радио Ваш концерт, и это побудило меня написать Вам письмо. Письмо с фронта.
Не так-то часто приходится позволять себе такую роскошь — слушать концерт, и как бы я хотел, чтобы Вы представили, с каким удовольствием я слушал Вас. Хотя сам я не музыкант, даже скрипичного ключа начертить не умею, но музыку люблю страстно. Я слушал и думал, что на эту вот музыку, как и на музыку всей нашей жизни, посягнул кровавый мракобес, какой-то шаманствующий маньяк.
Вместе с любовью к музыке живет и моя любовь к Ленинграду. Я слушал Вас и думал, что это на славный Ленинград, на удивительных людей — ленинградцев, в том числе и на Вас, Вера Ивановна, посягнуло это животное, снабженное патологическим рассудком, эта пагубная ошибка мироздания…
Я не знаю Вас, Вы не знаете меня, но голос Ваш был посредником. Пусть он воплощается в образах Оксаны («Черевички»), Маргариты («Фауст»), Керубино, — все равно я слышал в нем голос всего Ленинграда, чувствовал живую теплую связь с моим Вечным Городом.
Вера Ивановна! Простите, что я решаюсь высказать одну маленькую просьбу. Спойте перед микрофоном «Песню Сольвейг» из «Пер Гюнта» и арию Тоски. Хорошо бы только узнать об этом заранее, чтобы «подготовить время».