Она снимает зал Филармонии, первое исполнение здесь Седьмой симфонии Шостаковича. Сцены из спектаклей и концертных выступлений артистов Театра Балтфлота. Она заглядывает в лица красноармейцев, получивших возможность посмотреть концерт ансамбля песни и пляски Ленинградского фронта под руководством Анисимова.
И все чаще снимает она на фронте, под Ленинградом, где решается судьба великого города.
Конец зимы сорок третьего — сорок четвертого года. Наши войска освобождают Волосово. Вместе с частями Красной Армии в город входят операторы кинохроники. Они узнают, что перед отступлением фашисты расстреляли большую группу советских людей.
Младший лейтенант предлагает Учителю:
— Пойдемте!
Они находят этот ров.
Тела расстрелянных свалены в спешке.
И вдруг — стон.
Кто-то живой?!
Младший лейтенант прыгает в ров. Через несколько минут выносит на руках девушку. Она легко ранена в голову. Девушке шестнадцать-семнадцать лет, школьница, девчонка.
Лейтенант перевязывает ее. Учитель снимает.
Девушка приходит в сознание. Ее зовут Катей.
— Вы можете идти сами?
— Попробую… Могу, кажется!
Они идут на площадь, где начинается митинг в честь освобождения города от ненавистного врага. Народу много — работники подпольного райкома, партизаны, горожане.
Катя поднимается На кое-как сколоченную трибуну и говорит о том, как ее расстреливали и как она осталась в живых, о своей ненависти и желании мстить. Люди слушают и смотрят на нее во все глаза. Учитель снимает. Последний кадр, который ему удалось снять: по дороге к фронту уходит взвод младшего лейтенанта. Замыкающая строй — маленькая фигурка в шинели до пят с санитарной сумкой на плече. Она сбивается с шага, семенит, но упорно идет вместе со всеми — гнать врага со своей земли…
Лет через десять после окончания войны Учитель будет руководить съемкой проводов молодежи на целину. Толпа оживленных людей. Цветы. Музыка. Юпитеры. Микрофоны.
Вдруг:
— Ефим Юльевич, не узнаете меня?
— Нет, простите…
— Я же Катя! Помните, в Волосове?
— Конечно, здравствуйте, я очень рад нашей встрече, расскажите!..
— Что тут расскажешь? Поезд сейчас отойдет. Еду на целину. С мужем. Младшего лейтенанта помните? Вон, в синем костюме.
— Это он? Муж?
— Он. Я институт окончила. Агроном. Еду вот …
— Запишите мой адрес! Напишите обязательно. Это очень важно, Катя, слышите?
— Хорошо. Обязательно напишу. До свидания…
Поезд тронется. Грянет оркестр. И Катя, на этот раз веселая, улыбающаяся, снова скроется вдали.
Катя не сдержит слова. Не напишет. И след ее снова оборвется…
Весной сорок четвертого года освобожден Таллин.
Учитель вместе с армией входит в Эстонию — он снимал ее в сороковом и хорошо знает.
Однажды на дороге появляется человек, который вскидывает винтовку и целится в подходящих к нему людей. Он держит винтовку как-то странно, его без труда разоружают. Оказывается, это бежавший из фашистского концлагеря потерявший рассудок заключенный. Он указывает дорогу к лагерю в местечке Клоога, который, разумеется, не значится ни на одной немецкой карте.
Кинооператоры Олег Иванов и Ефим Учитель первыми переступают ворота и входят на территорию, где еще недавно бесчинствовали фашисты.
Они видят четыре костра.
Квадратными штабелями сложены люди.
Ряд тел — ряд бревен.
Ряд тел — ряд бревен.
Костры обгорели не до конца, одни — больше, другие — меньше.
Вот сверху лежат отец и дочь.
Дочь успела сложить отцу руки, как приличествует мертвому — на груди.
Лежит женщина — она пыталась отползти от костра и пристрелена на месте. Пристрелена в момент родов.
Учитель теряет сознание во время съемки. Его окатывают водой. Он встает и продолжает снимать. Он трижды падает и трижды встает, чтобы снять все. Все до конца. Даже бутылки из-под шнапса, лежащие возле костров.
Эти кадры позднее фигурировали в качестве обвинительных документов на Нюрнбергском процессе немецко-фашистских преступников.
Можно ли измерить, оценить заснятое операторами ленинградской кинохроники?
Режиссер Учитель в содружестве с режиссером Соловцовым и писателем Ильей Котенко задумал после войны поставить богатства блокадной хроники на пользу нашему великому сопротивлению фашизму.
Необходимость в такой картине не исчезала. Случалось, приезжая в Ленинград, иностранцы осматривали красавец город, ходили по чистым, просторным набережным, видели сбереженные картины Эрмитажа и говорили: «Да была ли блокада? Ведь следов не заметно! Может быть, все, что писалось о блокаде, сильно преувеличено?..» Надо было создать картину, которая бы напомнила об осаде города и сопротивлении его граждан.