Потом пришло письмо от Александра Михайловича Какодлина: «У меня есть нужная вам книга, сообщите, пожалуйста, куда ее переслать».
Те же слова — в письме ленинградки Бурденковой:
«…могу передать ее для музея».
Камилла Сергеевна Колесникова выражала в письме опасение, что она опоздала со своим предложением отдать книгу. Лидия Александровна Гурьева, участница боев за Ленинград, сожалела, что у ее экземпляра не сохранилась обложка. Готова была отдать свою книгу и Нина Дмитриевна Пуминова, хотя получила ее в 1943 году, в трампарке, где она работала, в награду за успешную комсомольскую деятельность.
«Произведение Николая Островского — первая серьезная книга, которую я прочел, — писал на радио Михаил Федорович Волкович. — В то время мне не было еще и десяти лет. С тех пор это моя любимая, настольная книга…»
Музей Николая Островского получил экземпляр книги от ленинградки Людмилы Алексеевны Никифоровой: едва прослушав первую из передач на эту тему (их транслировалось несколько), она пошла на почту и отправила в Сочи свою бандероль. Голодным ребенком блокадного Ленинграда купила она эту книгу в одном из киосков. Многие годы бережно хранила ее. И вот теперь сделала музею такой дорогой подарок.
А в Музей истории Ленинграда передан экземпляр, принадлежавший М. Ф. Волковичу.
Такова необычная история одной из многих книг, выпущенных в осажденном Ленинграде в дни войны.
Глава 11. Служба памяти
Во дворе небольшого старого дома за Невской заставой, среди снежных сугробов, стояли две девочки, беленькая и черненькая. Они стояли навытяжку, прислушивались к протяжному, безостановочному гуду заводских и паровозных гудков и молчали. Они слушали, как страна оплакивала Ленина.
Когда траурные гудки умолкли и в морозном воздухе повисла оглушающая тишина, девочка с длинными светлыми косами сказала подруге:
— …Я вступлю в комсомол. Немедленно. Мне не хватает лет, но я упрошу… Бабушка против из-за бога, а мама — из-за мальчишек. Но я все равно вступлю… Я вступлю в комсомол и буду профессиональным революционером. Как Ленин.
Вернувшись домой, беленькая Ляля прошла на кухню и стала писать стихи о Ленине:
Отец отнес стихи на суконную фабрику, где заведовал амбулаторией. Через два дня их напечатали в стенной газете. Девочка долго стояла перед газетой, перечитывала свои первые опубликованные стихи, под которыми непривычно значилось ее полное имя — не Ляля, как звали ее дома, а Ольга Берггольц. И повторяла про себя:
«Я буду профессиональным революционером, я буду профессиональным революционером-поэтом. Я сравнюсь даже с рабкорами».
Она жила в большой комнате на шестом этаже — вместе с другими сотрудниками и обитателями Дома радио. Писала множество различных радиопередач, выступала у микрофона, читала свои стихи, читала так, как никогда не сумел бы актер: вкладывала в каждую строку острое, родившее ее чувство. В эти блокадные месяцы она жила как все. Как все — страдала и мужала. Как и у других, у нее опухали ноги и стыло от тоски сердце. Но эта слабая, хрупкая женщина оказалась для тысяч людей источником силы. Она стала блокадной музой Ленинграда — Ольга Берггольц, гражданка и поэт осажденного города.
Нередко пишут, что Ольга Берггольц как поэт родилась 22 июня сорок первого года. Это неверно. Переход от «мирных» стихов и рассказов для детей, кстати, всегда с глубокой, «взрослой» моралью, переход на новую творческую «скорость» произошел у поэта еще до войны, когда родилось предчувствие надвигавшегося поединка с фашизмом — оно отразилось и в ее дневниках и стихах тех лет.
В самые первые дни войны Ольга Берггольц пришла на радио и уверенно заняла свое место у микрофона.
«В голосе Берггольц было, однако, нечто совершенно особенное, что мгновенно выделяло его среди всех других, несмотря на ее собственное полнейшее нежелание как-то выделяться, — пишет в своих воспоминаниях о поэте Алексей Павловский. — Тождество между жизнью и речью, между поведением и интонацией — вот что сразу захватывало и благодарно запоминалось сердцем слушателя.