— Человек, рюмку полынной!
VI
Миновав укрепления, Фелиси и Робер ехали вдоль безлюдного бульвара, крепко прижавшись друг к другу.
— Любишь свою Фелиси, да? Скажи!.. Разве тебе не приятно, что твою любимую обожает публика, что ей хлопают, пишут о ней в газетах? Мама наклеивает в альбом рецензии обо мне. Альбом уже заполнен.
Он ответил, что оценил ее еще до того, как она начала пользоваться успехом. И действительно, их связь началась, когда она впервые, еще скромной дебютанткой, выступала в «Одеоне» в возобновленной малоизвестной пьесе.
— Когда ты сказал, что хочешь меня, я не томила тебя долго, а? Упрашивать не пришлось. Скажи, ведь я поступила правильно? Ты слишком умен и не осудишь меня за то, что я не ломалась. С первого же раза, как я тебя увидела, я знала, что буду твоей. Так стоило ли тянуть? И я не жалею. А ты?
Экипаж остановился неподалеку от укреплений перед садом, обнесенном решеткой.
Решетка, давно уже не крашенная, завершала выложенную камешками стену, довольно низкую и довольно широкую, так что на нее могли взобраться дети. Ржавые острия решетки, до половины забранной зубчатой полосой толя, торчали на высоте трех метров от земли. В середине между двумя каменными столбами, увенчанными чугунными вазами, в решетке была двухстворчатая калитка, цельная внизу, с внутренней стороны снабженная источенными временем ставнями.
Они вышли из экипажа. В тумане вырисовывались легкие остовы деревьев, посаженных в четыре ряда вдоль бульвара. В охватившей их беспредельной тишине замирал шум колес их экипажа, который ехал обратно в Париж, да от заставы приближался стук копыт.
Она сказала, поеживаясь:
— Как грустно в деревне!
— Но какая же это деревня — бульвар де Вилье, дружочек?
Он никак не мог справиться с калиткой, замок скрипел.
Фелиси сказала с раздражением:
— Да открой ты ее, ради бога: этот скрип мне на нервы действует.
Она заметила, что экипаж, приехавший из Парижа, остановился у этого же дома, деревьев за десять от них; она посмотрела на тощую, вспотевшую лошадь, на обтрепанного кучера и спросила:
— Это еще что за экипаж?
— Это извозчик, милая.
— Почему он тоже здесь остановился?
— Он остановился не здесь. Он остановился рядом у соседнего дома.
— Рядом нет дома, там пустырь.
— Ну что ж, тогда, значит, он остановился у пустыря. Что я тебе еще могу сказать?..
— Никто из экипажа не вышел.
— Возможно, извозчик поджидает седока.
— У пустыря?
— Ну, конечно, милая… Вот беда, замок заржавел.
Прячась за деревьями, она дошла до того места, где остановился экипаж, затем вернулась к Линьи, который справился наконец с калиткой.
— Робер, шторки спущены.
— Значит, там влюбленные.
— Тебе не кажется странным этот экипаж?
— Красоты в нем мало. Но извозчичьи экипажи все такие. Входи.
— А вдруг это кто-нибудь следит за нами?
— Кому охота за нами следить?
— Почем я знаю… Может быть, какая-нибудь из твоих женщин.
Но она говорила не то, что думала.
— Входи же, милая.
— Запри как следует калитку, Робер, — сказала она, войдя.
Перед ними расстилалась овальная лужайка. В конце сада стоял самый обычный дом — крыльцо в три ступени, оцинкованные маркизы, шесть окон, черепичная крыша.
Линьи снял этот дом на год у старика приказчика, которому надоело, что всякие праздношатающиеся таскали у него кур и кроликов. Посыпанные песком дорожки огибали лужайку с обеих сторон и вели к крыльцу. Они пошли по правой дорожке. Под ногами скрипел песок.
— Опять госпожа Симоно забыла закрыть ставни, — сказал Робер.
Госпожа Симоно была жительница Нельи, каждое утро приходившая прибирать квартиру.
Сухое, словно мертвое, иудино дерево дотянулось черным изогнутым суком до самой маркизы.
— Не нравится мне это дерево, — сказала Фелиси, — у него не ветки, а какие-то огромные змеи. Одна прямо в спальню к нам лезет.
Они вошли по ступенькам. И пока он отыскивал на связке нужный ключ, Фелиси положила голову ему на плечо.