Фелиси раздевалась со спокойной гордостью, что придавало ей особое очарование. Она так безмятежно любовалась своей наготой, что сорочка у ее ног казалась белым павлином.
И когда Робер увидел ее голой и светлой, как ручьи и звезды, он сказал:
— Тебя по крайней мере не приходится упрашивать!.. Странно, есть женщины, которые сами, не дожидаясь просьб, идут тебе навстречу во всем, что только возможно, и в то же время не хотят, чтобы ты видел вот хоть столечко их голого тела.
— Почему? — спросила Фелиси, наматывая на палец легкие нити своих волос.
У Робера де Линьи был большой опыт по части женщин. И все же он не почувствовал, сколько лукавства в ее вопросе. Он был воспитан на принципах добродетели и, отвечая Фелиси, вдохновился преподанными ему уроками.
— Вероятно, это зависит от воспитания, — сказал он. — От религиозных взглядов, от врожденной стыдливости, которая остается даже, когда…
Так отвечать, конечно, не следовало, и Фелиси передернула плечами, уперла руки в свои гладкие бедра и перебила его:
— Что за наивность! Попросту они плохо сложены… Воспитание! Религия! Я прямо киплю, когда слышу такие слова… что, я хуже других воспитана? Что, я меньше их в бога верю?.. Ты мне скажи, Робер, сколько ты видел хорошо сложенных женщин? Пересчитай-ка по пальцам… Да, очень многие женщины никогда не обнажают ни плеч, ни иного прочего! Вот хотя бы Фажет, она не показывается даже женщинам: когда она надевает чистую рубашку, она старую придерживает зубами. И будь я сложена, как она, я, конечно, тоже так бы делала.
Она замолчала, умиротворилась и со спокойным самодовольством провела руками по талии, по бедрам.
— Главное нигде ничего лишнего, — сказала она с гордостью.
Она знала, как выигрывает ее красота от изящной худощавости ее форм.
Сейчас она лежала, запрокинув голову, потонувшую в светлых волнах распустившихся волос, лениво вытянув хрупкое тело, слегка приподнятое подушкой, соскользнувшей к бедрам; одна нога поблескивала вдоль края кровати, и заостренная ступня заканчивала ее наподобие меча. Яркий огонь, горевший в камине, золотил неподвижное тело, на котором трепетали свет и тени, одевая его великолепием и тайной, а платье и белье, раскинутое на ковре и стульях, казалось, терпеливо ждали ее, точно присмиревшее стадо.
Она приподнялась на локте и подперла голову рукой.
— Знаешь, ты первый. Я не лгу: другие все равно, как не существуют.
Он не ревновал ее к прошлому и не боялся сравнений. Он спросил:
— Ну, так как же другие?
— Прежде всего их было только двое: мой преподаватель, он в счет не идет, и потом тот, что я говорила, человек положительный, которого присмотрела для меня мать.
— И никого больше?
— Честное слово.
— А Шевалье?
— Шевалье? Ну, знаешь!.. Еще что выдумал!
— А положительный человек, которого присмотрела для тебя мать, тоже в счет не идет?
— Уверяю тебя, с тобой я совсем другая женщина. Нет, правда… Ты у меня первый… Странно, как только я тебя увидала, меня повлекло к тебе. Сейчас же во мне поднялось желание. Я угадала. Почему? Затрудняюсь сказать… Ах, я не раздумывала!.. Понравился мне, вот и все! И твои корректные манеры, и твоя сухость, холодность, и весь твой вид волка в овечьей шкуре, все понравилось! Теперь я не могу жить без тебя. Нет, правда, не могу.
Он уверил Фелиси, что обладание ею дало ему неожиданные радости, и наговорил кучу ласковых и приятных слов, которые говорились много раз до него.
Она взяла его голову обеими руками.
— A y тебя и вправду волчьи зубы. Мне кажется, что тогда в первый день именно твои зубы и привлекли меня. Ну, укуси, укуси…
Он прижал ее к себе и почувствовал, как все ее гибкое и крепкое тело отзывается на его ласку. Вдруг она высвободилась из его объятий.
— Тебе не кажется, что скрипит песок?
— Нет.
— Ты послушай. Мне почудились шаги на дорожке. Она села и, нагнувшись вперед, прислушалась.
Он был разочарован, раздражен, возмущен и, пожалуй, чуточку оскорблен в своем мужском самолюбии.
— С чего это ты? Ведь глупо же.
— Замолчи! — прикрикнула Фелиси.
Она прислушивалась к легкому и близкому шороху, словно от ломающихся веток.
Вдруг она вскочила с кровати таким быстрым, инстинктивно проворным кошачьим движением, что Линьи, как мало он ни был начитан, невольно вспомнил о кошке, превратившейся в женщину[21].
— Ты с ума сошла? Куда ты?
Она приподняла край занавески, протерла уголок вспотевшего стекла и посмотрела в окно. В темноте ничего не было видно. Шум прекратился.
21
…о кошке, превратившейся в женщину. — Имеется в виду басня Жана Лафонтена (1621–1695) «Кошка, превратившаяся в женщину»: кошка, став женщиной, сохранила прежние кошачьи повадки и движения.