Так и случилось. „Крики, зовы и причитания“ обходили меня стороной. Месяц! Целый месяц!
И дни потеряли имена, а время перестало исчисляться часами и тем более минутами. Оно стерлось под напором моего счастья. Страсть отпускала мои грехи — настоящие и будущие, и все заговоры прошлого теряли силу.
Наша с Наташей счастливая сцена длилась — я потом подсчитал это — тридцать один день. А затем кто-то свыше рявкнул: „Стоп! Снято!“ Я предпочел не расслышать, но тут громыхнуло уже с угрозой: „Снято!“
Как вела себя Наташа в этом нашем месяце? Я этого совсем не помню. Мои чувства словно заслонили ее. Помню глаза, которые меняли цвет. Помню веснушки. Помню любимую ее игру — игру словами. После первой же нашей постели, когда я сказал: „Пойду приму душ“, она ответила: „Как все-таки странно звучит: принимать душ. Вот подумай об этом процессе: на самом деле это душ принимает тебя“. Я подумал, что в ответ на такое лучше всего неопределенно усмехнуться.
Мы нашли друг друга: невостребованная актриса, проявляющая столько в общем-то неуместного филологического пыла, и неуспешный актер, склонный к рефлексии. Эти достоинства нас украшали мало и еще меньше помогали.
Наташа обворожительно поглощала бутерброд с джемом и слушала мои рассуждения.
„Я люблю сравнивать театр с религией. Думаешь, почему Франциск Ассизский называл себя „скоморохом Господа?““ — „Он не давал Богу заскучать своими подвигами и чудесами“, — слизывала Наташа джем с губ и протягивала мне новый бутерброд. „Почти так, — я жестом отказывался от лакомства и продолжал: — Мне кажется, связь между актерами и монахами вот в чем: монахи производят впечатление на Бога, а мы — на публику. И публика решает, кому в ад, кому в рай. Кто бессмертен, а кто и не жил вовсе. Все подвиги у них ради Бога, а у нас — ради зала“. — „Ради зала — почти как ради зла“, — подхватывает Наташа. И мы, сойдя с философской горы, поднимаемся на гору филологическую.
Когда я уже не помнил дней и часов, я предложил ей забеременеть от меня. Она, ничуть не смутившись, ответила: „Я знаю великолепный, чудесный роддом, в нем хочется остаться навсегда и рожать, пока есть силы! А знаешь, что я скажу, когда приду туда, беременная твоим сыном? Я спрошу: „разрешите разрешиться?““
Когда я — я! — снова заговорил о ребенке (и сделал это, слава богу, в последний раз), она сказала, что ей не нравится словосочетание „детский сад“: „Послушай, как оно мерзко звучит. Словно дети зарыты ногами в землю, их поливают и ждут, когда они подрастут. Или даже начнут плодоносить“.
И когда у меня вырвалось: „Хочу провести вместе всю жизнь“, — она откликнулась: „Провести вместе жизнь — если вдуматься, это значит — обмануть вместе жизнь“.
Что мне еще было нужно? Каких доказательств? Она жонглировала словами, давая понять, сколь ничтожно мое место в ее жизни, но я любил ее (и продолжаю!), и потому не замечал этого.
Когда она не преследовала цель намекнуть, что я слишком размечтался, то предавалась своему любимому занятию вполне невинно. „Знаешь, что такое столица?“ — Мой поцелуй. — „Главный город страны“. — Ее поцелуй. — „Никак нет. Это стол женского рода“. — Наш поцелуй. А потом говорила и вовсе какую-то, на мой взгляд, несуразицу, просто наслаждаясь созвучиями.
В игру включался и я: „Не понимаю, как у красивых девушек, у женщин, части тела могут называться такими же именами, как у мужчин: я согласен — лодыжка, запястье, но — таз? Глотка? Как вообще у девушки может быть такая штука, как пищеварительный тракт? Их необходимо переименовать“. Я давал ей пас, но она его не принимала, как профессионал, брезгующий отбивать мяч дилетанта. Но через пару дней: „Ты прав! Это какой-то женоненавистник придумал — оскорбить женские и мужские тела одинаковостью имен“. Я рад — я в игре: „Тогда он и мужененавистник“. — „Знаешь, я хотела бы жить в то время, когда создавались слова. Вот кто-то посмотрел на руку, и создал имя: пятерня! Если бы я жила в то время, я бы многое назвала по-другому“.
Но пришла пора Наташе узнать, что я не только хорошо сложен, но и довольно сложен. Начал я издалека: сообщил, что считаю — между моей жизнью и существованием моего кота Марсика есть связь. „У него тоже была дородовая травма. Сейчас, судя по его взъерошенному поведению, он влюбился, как и я“. На эти слова она ответила улыбкой, но ничего не сказала. Однако, словосочетание „дородовая травма“ ее заинтересовало.