Меня завораживает, пугает и манит черная дверь кабинета Хозяина. Теперь я знаю — от черного света можно ослепнуть.
Какие бы терзания ни ждали меня за этой дверью, я знаю, что буду сейчас делать. Я буду целовать зад. Это, наверное, непристойно, и, быть может, это даже ругательство, но только не в театре. Здесь за место у режиссерского зада идет борьба ожесточенная, и не всякий получает шанс припасть к сиятельным ягодицам. Но тот, кто дорывается, входит в роль истово, а расстается с ней — в отчаянии. Сейчас мне нужно совершить церемонию целования максимально виртуозно и по возможности не теряя достоинства.
Дверь распахнута, свет — в глаза. Лысая голова сделала легкий приветственный наклон и торжественно засияла на летнем солнце. Господи, а он что тут делает, Иосиф Флавин? Этот толстяк-журналист — здесь? Мы что, не помним, как он раздраконил нашего «Ричарда»? И что за омерзительный у него псевдоним, не говорю уже о лице, не говорю уже о жирных руках, о непозволительно тонких для такого толстого лица губах… Но о чем это я, о ком это я в такой момент…
Кто это, кто дает мне знак подойти? Режиссер. Приближаюсь к его лику. Слепну… Господи, неужели и на лице моем столько же благоговения, сколько и в душе? Позор. Но приятно.
— Присядьте.
Голос тихий, но кто, как не я, знает, какие раскаты таятся в нем, готовые в любой миг вырваться и разорвать все встретившиеся на пути барабанные перепонки. Сажусь на краешек стула.
— Нет, лучше постойте, так выгодней падает свет.
Встаю.
— Иосиф, а может быть, ты и прав, он по-настоящему нелепый, почти художественно нелепый… — Режиссер обращается к лысой голове, та одобрительно кивает. — И пол не вполне определенный…
Он вглядывается в меня, и я стараюсь сделать так, чтобы на моем лице сияла мысль и вместе с тем готовность исполнить все, что от меня потребуется.
— Александр (Он называет мое имя? Я должен сесть, срочно сесть, иначе…), Александр, можете сказать: «Меня, меня женою сделай!»?
— Кому?
— Ну не мне же! Говори ему! — Безволосый режиссерский мизинец указует в глубь кабинета, и я замечаю, что под портретом Мейерхольда притаился карлик. Он едва дышит от благоговения, мой собрат по страху и трепету. А в голосе режиссера уже клокочет нетерпение. — Ему говори, ну же, скорее, страстно и нежно, требовательно и с опаской — ведь решается твоя участь, это как «быть или не быть», но только женское, мягкое, чувственное…
Режиссер настроил слух, словно музыкант: издаст ли инструмент нужный звук? Или он безнадежно расстроен?
Пауза. Еще секунда тишины, и лифт отвезет меня на самый нижний этаж и оставит там навеки. Можно ли в звездный час задавать вопросы? Интересоваться, почему я должен умолять карлика выйти за меня замуж? Я актер, я всегда в боеготовности.
— Меня, меня женою сделай! — прошу я карлика, и мне кажется, что Мейерхольд доволен.
Я слышу крик, от которого цепенею:
— Будете так просить, он вас не женой сделает, а дворником! Нет, Иосиф, ошибка, ошибка… С глаз, с глаз, вон с моих глаз! — кричит он на меня и делает вид, что сейчас в отчаянии начнет рвать волосы на себе. Или на мне.
Душа — та, что сейчас в пятках, свидетельствует: моему телу не сделать ни шага.
— Я попробую еще раз.
Вот так вот, без всякого «можно» да «позвольте». Режиссер смотрит на меня, как будто впервые видит, а Иосиф неожиданно встает на мою защиту:
— Он дерзок! Именно такие актеры тебе сейчас нужны, Сильвестр!
— Иосиф видел тебя в роли крестьянина во «Власти тьмы». — Голос режиссера покинула буря. — Он говорит — грандиозно. А я что-то не припомню, разве ты играл там?
— Я тогда заменял заболевшего актера, роль бессловесная была…
Я осекаюсь — ведь почти все мои роли бессловесны, как будто в труппу из жалости приняли глухонемого. Но напоминать об этом высокому собранию считаю излишним и прикусываю язык.
— Иосиф, что ты в его бессловесной роли тогда увидел?
— Да, роль была бессловесной, — дребезжит Иосиф, — но как вы молчали, дорогой мой! — обращается он ко мне. — Вся власть тьмы отражалась на вашем лице! А когда Аксинья убивала свое дитя, куда я смотрел? На вашу дрожащую от ужаса руку, пронзенную ужасом руку, кричащую «О, ужас!» — руку! Да одна эта рука стоит всех монологов, что трепетали вокруг вас. Не подведите, Александр — я за вас поручился!
Он за меня поручился? Что в имени тебе моем, Иосиф? Не лги, шароголовый! И тут снизошел мой первых успех.
— Меня, меня женою сделай, — прошу я карлика, требовательно, но не теряя достоинства, настойчиво, но с горьким предчувствием отказа… Я вложил в этот сдержанный вопль всю мощь своего желания быть замеченным, услышанным, неотвергнутым, привлечь к себе все бинокли мира и уже не отпускать, не отпускать вовек… «Меня, меня женою сделай!» — молю я снова, подхожу ближе к карлику и слегка касаюсь его руки. Мой взор не лжет: если свадьба не состоится, жизнь моя кончена.