Еще раз напомню, что критика, современная Островскому, встретила этот необычный по своему построению акт с недоумением. В адрес драматурга посыпались упреки в том, что он нарушил композиционную цельность драматического произведения, вводя на сцену без всякой необходимости случайных персонажей, не участвующих непосредственно в развитии драматического действия.
В ту пору одним из незыблемых законов драматургии считалось отсутствие в драме случайных лиц, не несущих той или иной полезной функции (хотя бы в качестве слуг) в перипетиях сценической интриги. По этому закону все действующие лица, выведенные драматургом на сцену, должны были так или иначе участвовать в конечной развязке драмы.
Пример Шекспира с его явными вольностями в этом отношении не казался убедительным, так как сам английский классик, при всем его признанном историческом величии, считался в те времена безнадежно устаревшим именно по части театральной формы, и прежде всего по композиционной «рыхлости» и «неряшливости» его произведений.
Но для Шекспира находились некоторые оправдания в той «наивной» (как казалось тогда), «варварской» сценической технике, которая была свойственна театру его времени. А Островский творил в высоко цивилизованном XIX веке, и ему полагалось укладывать свои замыслы в строго отработанные формы современной драмы.
Как мы видели, только Хмелеву удалось разглядеть новаторский характер третьего акта «Последней жертвы», в котором драматург обнажил тайные пружины, управляющие поступками персонажей пьесы, и раскрыл механизм собственнического общества во взаимосвязи всех его отдельных, как будто разрозненных частей.
В «Сердце не камень» Островский идет к той же цели более сложными, более скрытыми путями, оставаясь в рамках общепринятой в те годы «замкнутой» формы драмы, стремясь изнутри преодолеть ее композиционную ограниченность.
Драматург помещает свою героиню вместе с ее верной ключницей Огуревной словно на островке в ее крепко сколоченном доме, запертом на тяжелые засовы. В пьесе она одна остается изолированной от мятущегося «житейского моря». Все остальные персонажи комедии имеют свободный выход в окружающий мир. Мало того, они связаны с этим внешним миром гораздо теснее, чем с каркуновским домом, куда они обычно заглядывают только на короткое время в промежутке между своими делами и очередной поездкой на вечерние гулянья или в загородные трактиры.
Главная жизнь этих персонажей, включая самого хозяина дома — старого Каркунова, идет на стороне, там, где развертывается волчья схватка за место под солнцем, где гремит музыка и горят праздничные огни Стрельны и Сокольников.
Вместе с этими персонажами в тихие покои Веры Филипповны проникает лихорадочная атмосфера шумной и пестрой ярмарки жизни, которую они только что оставили, для того чтобы через мгновение опять окунуться в людской океан, снова вернуться в толпу участников этой непрекращающейся погони за наживой, за жизненными благами и удовольствиями.
Театры, как правило, не придают серьезного значения этим персонажам «Сердца не камень». Режиссеры обычно трактуют их как жанровые фигуры, считая, что они введены Островским в пьесу только для того, чтобы охарактеризовать домашний быт Веры Филипповны, ее отношения с разными людьми и чтобы построить прихотливо-извилистую сюжетную линию комедии.
На самом же деле это не так. Для Островского второстепенные персонажи «Сердца не камень» не простые бытовые портреты, не «аксессуарные» фигуры, но лица драматические, такие же, как и главные герои комедии.
У каждого из них есть своя навязчивая «забота», своя цель, поглощающая все их помыслы и придающая их человеческим характерам, их действиям и поступкам оттенок одержимости. Любой ценой, любыми средствами они стремятся достичь поставленной цели, которая маячит перед ними в миражном воздухе.
Это действительно совсем не похоже на тот «теплый буржуазный жанр», которого с таким простодушием требовал от Островского один из его придирчивых критиков 70‑х годов, советуя драматургу равняться как на образцы на ремесленные изделия французской драмодельческой кухни.
Второстепенные персонажи «Сердца не камень», как будто незамысловатые по своему бытовому облику, выполняют сложную и значительную функцию в раскрытии обличительной темы пьесы.