Нет, не требованиями сатиры объясняется это пристрастие эксцентрического актера к физическим уродам и кретинам. В этом случае его привлекает к ним та же возможность поиграть в необычайное, в смешное само по себе, в чисто внешнюю исключительность персонажа.
Пустотой и холодом веет от этого мертвого безразличного искусства. Эксцентрическая школа угасает на наших глазах. Актеры этого стиля сейчас оказываются в стороне от того подъема, который выносит советского актера на первое место в театре. Их искусство должно потерять свою произвольность и замкнутость, свою ограниченность и неподвижность. В нем должна зазвучать связная человеческая речь и живая мысль.
Когда на сцене показывается прошлая жизнь, хочется видеть не только воспроизведение и правильное истолкование исторически достоверных событий и фактов, но и людей того времени, их живые отношения друг с другом, имеющие неповторимый характер. Эти отношения в драматическом произведении и создают подлинное ощущение прошлого. В них раскрываются социальные связи людей, характерные для определенного исторического периода. И здесь большое значение приобретают детали и оттенки, которые становятся важным средством в руках драматурга для передачи сегодняшнему зрителю реальной обстановки, в которой происходили события прошлого.
Если этого нет, если на сцене действие идет только по магистралям социально-политической темы, минуя человеческие характеры, психологические подробности в их развитии, — то мы получаем историю обедненную, потерявшую значительную часть своих отличительных черт и поэтому искаженную. В таких случаях в историческом произведении исчезает так называемый колорит прошлого. На поверхность выходит схема, которая делает мертвым действие драмы и превращает персонажей ушедшего времени в актеров, костюмированных в различные исторические одежды. Драма превращается в серию поверхностных и очень приблизительных иллюстраций на заданный тезис.
Это и случилось с пьесой К. Тренева «Гимназисты», поставленной в Госцентюзе. В ней как будто все отвечает подлинным событиям 1905 года. Гимназистки и гимназисты старших классов участвуют в революционном движении, распространяют листовки, прячут гектографы и устраивают забастовки. Но в жизни во всем этом было больше юношеской романтики, взволнованности, тревожного ожидания и возбуждения, чем это показано у Тренева. Его гимназисты оказываются чересчур деловитыми, чересчур сознательными и разумными. Они действуют как взрослые или как сегодняшние комсомольцы, изучившие политграмоту и историю революции 1905 года.
Драматург как будто правильно показывает участие гимназистов в общеполитическом движении. Он не забывает развернуть в среде учащейся молодежи процесс классового расслоения, который шел во всей стране. Но в спорах и расхождениях молодежи в самой жизни того времени, конечно, было больше горячности, душевной страстности и гораздо меньше того сухого дидактизма, которым отличается поведение персонажей треневской пьесы. В «Гимназистах» дается схема процесса, а не его живое выражение.
В пьесе шестнадцатилетний гимназист, сын прачки, с холодным равнодушием принимает внезапное предательство своего близкого друга. Пусть этот друг был сыном председателя судебной палаты. Но ведь до своего предательства он шел рядом со своими товарищами, они ему искренне доверяли и делились с ним своими тайнами. По логике человеческих отношений его измена должна была вырасти в маленькую драму для участников революционного гимназического кружка — хотя бы на самый короткий момент. И эта драма могла бы передать сегодняшним зрителям истинный смысл и характер тогдашних событий гораздо полнее и глубже, чем десятки пространных дидактических рассуждений.