И в то же время создания каждого из них несут во всех деталях отчетливый знак его человеческой индивидуальности и его неповторимого художественного мастерства.
Судьба Островского на советской сцене составит одну из самых блестящих и увлекательных страниц в истории театра революционной эпохи. Уже в первые годы революции началось воскрешение из мертвых этого русского классика, его второе рождение в театре. И каждый год приносит все новые открытия в творческом наследии писателя.
Постановки его пьес в нашем театре выдерживают фантастическое число представлений. Островского ставят все театры, начиная от самых крупных в столицах, кончая площадками самодеятельных кружков на заводах и в колхозах. Из забвения извлекаются многие его пьесы, которые до революции считались слабыми и почти не ставились на сцене.
Знаменитый лозунг Луначарского: «Назад к Островскому!», звучавший когда-то как остроумный полемический выпад, оказался целиком оправданным последующим развитием советского театра. Островский торжествует победу на нашей сцене. Но он побеждает неожиданными сторонами своего творчества. Островский возникает перед нами не как классик, обращающий к нам из глубины прошлого века свой голос, уже затуманенный многими годами, но как живой автор, устанавливающий прямую связь с новой театральной аудиторией.
С удивлением мы смотрим на его произведения. Это — не тот драматург, каким изображала его предреволюционная критическая литература и каким его показывал со сцены старый театр. У него не оказалось ни христианского смирения, ни всепрощающей любви, о чем так охотно говорили позднейшие исследователи творчества Островского. В наши дни у Островского очень мало осталось от его прежнего благодушия. В нем неожиданно появилась злость и жесткость линий в обрисовке многих своих персонажей. Этот спокойный бытописатель оказался гораздо более сердитым и проницательным, чем это представлялось его современникам.
Его комедия «Волки и овцы» по сатирической силе образов, по своему разоблачительному темпераменту может быть поставлена рядом с мольеровским «Тартюфом». Его другая комедия, «На всякого мудреца довольно простоты», поражает сегодня своей беспощадностью и сатирической злостью. Даже его мелодрамы, вроде «Не было ни гроша, да вдруг алтын», еще недавно слывшие за безобидные картины патриархальных нравов, появляются в новом значении, открывают перед нами подлинно трагическое лицо жизни. Только очень немногое из творческого наследия Островского сохранило черты прежнего облика драматурга — примирителя неразрешимых жизненных конфликтов и утешителя «маленьких людей», — как это было с «Бедностью не порок» и с «Не в свои сани не садись».
Ни один классик не знает такой блестящей судьбы в последующих поколениях. Возвращение Островского на театральную сцену не было программным, оно не подготовлялось ни предварительными дискуссиями, ни теоретическими изысканиями. За Островского прежде всего проголосовала широкая театральная аудитория. Театроведы и критики оказались застигнутыми врасплох и только сейчас принимаются за изучение этого загадочного явления.
Сила Островского, неумирающая свежесть его произведений — в его реалистическом мышлении, в необычной зоркости его глаза, в его правдивости умного и большого художника. В наше время все яснее становится несостоятельность легенды об Островском как о благодушном бытописателе. Островский был мужественным и смелым художником. Он умел прямо смотреть в лицо жизни, не отворачиваясь от нее, не приходя в отчаяние от того непривлекательного зрелища, которое зачастую открывалось его глазам, и не придумывая для самого себя утешительных концепций, как это делал иногда в ту же эпоху даже такой гигант человеческой мысли, как Лев Толстой.
Это бесстрашие мысли, это доведенное до конца реалистическое восприятие действительности и делают Островского таким близким современной аудитории. Когда смотришь в театре его лучшие произведения, как «Бесприданница», «Волки и овцы», «На всякого мудреца довольно простоты», иногда кажется, что они написаны нашим современником — с такой побеждающей смелостью в них показано общество ушедшей эпохи и так со стороны, с далекой дистанции взяты в них человеческие образы его современников.
Да, Островский иногда прибегал в своих пьесах к сглаживанию острых углов, к механическому развязыванию трудных драматических конфликтов и к построению в финале драмы так называемого «счастливого конца». Временами великий реалист, зоркий и смелый художник появляется перед нами в роли «оппортуниста», как мы назвали бы его сейчас на языке современных политических формулировок. Большей частью он делает это под прямым или косвенным воздействием цензуры. Но даже в этих произведениях жизненная правда почти всегда прорывается через вольный или невольный умысел драматурга.