Трудно сказать, какое из этих толкований одного и того же образа наиболее верное. В невольном соревновании двух исполнителей роли Полежаева нет побежденных, как это бывает в подлинных созданиях искусства. Каждый из артистов решает задачу по-своему, находит свою, убеждающую форму выражения.
Может быть, именно в этой удивительной способности драматического образа всегда претерпевать изменения в руках нового художника и заключается разгадка заинтересованности зрителя в знакомых, несколько раз виденных произведениях.
Образ Полежаева почти исчерпывает собой театральное содержание драмы. Остальные роли очерчены в более беглом рисунке и дают исполнителям меньше материала для самостоятельных вариантов.
Тонко, не без изящества играет роль верной подруги старого профессора артистка А. Арсенцева. В этой седой женщине со сдержанными чопорными манерами чувствуется ум, душевная чистота и страстность, которые так пленяют нас в этих героях рахмановской пьесы. Артистка только напрасно подчеркивает в походке и в интонациях старость своей героини. Временами в ее движениях и голосе ощущается нарочитость и связанность. Но в драматических моментах (в ее разговорах с Воробьевым и с группой студентов) актриса полностью освобождается от этой внешней связанности. И эти моменты являются лучшими в ее игре.
В спектакле появились черты нового художественного стиля Театра имени МОСПС, ныне — имени Моссовета. В нем есть строгость и сдержанность театрального рисунка. Это сказалось не только на исполнении главных ролей и не только в декоративном оформлении, но и в игре всех участников этого умного и содержательного спектакля.
Среди пьес, похожих друг на друга как близкие родственники, встречаются пьесы-одиночки, отмеченные печатью необычного и индивидуального. В соседстве с пьесами-близнецами они кажутся странными. Как будто незнакомый человек неожиданно вошел в комнату, где сидит компания людей, хорошо знающих друг друга. Так бывает в романах Диккенса. Без стука открывается дверь, человек переступает порог и начинает разматывать шарф, закрывающий его лицо. Наступает тишина. Люди у очага с удивлением разглядывают странное лицо и ждут от незнакомца необычайных поступков. В таких случаях ожидание никогда не обманывает диккенсовских персонажей. С появлением незнакомца воздух в комнате как будто меняется. Врывается ветер, и события неудержимо несутся в непредвиденном направлении.
Диккенс, конечно, здесь ни при чем. В пьесе Панферова, о которой идет речь в этой статье, нет ни английских джентльменов, ни их невест с кукольными лицами. Это — пьеса о наших днях, и действуют в ней советские крестьяне, вначале единоличники, а потом — колхозники. В панферовских персонажах нет ничего таинственного.
И все-таки люди этой драмы вызывают неожиданное ощущение, как будто встречаешь каких-то знакомых незнакомцев. В их лица всматриваешься с удивлением. Эти персонажи входят к нам в комнату со страниц авторской рукописи, и сразу же по всему их облику мы ждем от них каких-то необычных слов. Эти слова действительно произносятся. И для людей, сидящих у радиатора парового отопления (вместо диккенсовского очага) или за письменным столом, привычный мир поворачивается под углом в сорок пять градусов. Комната наполняется воздухом иной плотности, иного атмосферного давления. Начинается действие драмы, написанной о том, что было на самом деле, но что может увидеть не всякий человек и притом не каждый день, а в особые минуты, когда зрение его обостряется и за внешней оболочкой жизненных явлений открывается их внутренняя сущность, их смысл.