Ошибочно будет предполагать, что в этом повинно крайне «левое» направление театра. Едва ли можно счесть за «крайность» рабское подражание «Турандот», с телефонными домашними разговорами в публику, с выбегами в зрительный зал, с англичанами, одетыми малороссами, пьеро, арлекинами и коломбинами, с декоративными холстами, расписанными под обои, и т. д. и т. д.
Постановка «Турандот» должна была убедить театральных «новаторов» в невозможности дальше пользовать все эти истасканные трюки, это бесцельное выворачивание наизнанку безобидных салонных пьес, не могущих дать больше того, что видно на их поверхности. Вахтанговская постановка — вся в прошлом. Она подвела итоги игровым трюкам и постановочным приемам, применявшимся разрозненно различными театрами последнего десятилетия.
Гоцци, commedia dell’arte, театральные маски, импровизационные приемы, стилизация под старину — все это собрано и старательно доработано в «Турандот». Эта вахтанговская постановка сама сплошь и откровенно подражательна. В ней воспроизводятся теперь уже давние мейерхольдовские опыты в стиле итальянской комедии масок.
Кому нужно подражание подражанию, да к тому же сделанное в сотню раз грязнее, беспомощнее и без всякой видимой необходимости. Из простого чтения «Эписина» видно, что пьеса Бена Джонсона с ее резким местным колоритом, английской конкретностью не дает никакого материала для костюмных трансформаций и отсебятин на современные темы. От этого она только становится нестерпимо скучной и нелепой.
В труппе большинство, по-видимому, молодежь, и вовсе не бесталанная. Жаль, что ее силы тратятся на явно бесполезное дело.
В одном из исторических петербургских ресторанов, помещающемся неподалеку от Александринского театра, у входа вывешен плакат:
Обеды и ужины а la carte, как прежде.
В этих двух последних словах — обращение к прежней клиентуре и надежды на приобретение новой, жаждущей приобщиться к ресторанной «культуре» прошлого. В них же, если хотите, заключена целая философская система, подразумевается глубокомысленный взгляд на исторический процесс в применении к трактирному делу и твердая убежденность в незыблемости благородных ресторанных традиций и устоев.
Несмотря, однако, на вывеску, на похвальную убежденность и на всемерные старания поваров, официантов и заправил «исторического» закусочного предприятия, стиля «как прежде» все-таки не получается.
Любитель археологии или исследователь старого Петербурга, прельстившийся многообещающей вывеской, после недолгого пребывания в этом заведении сочтет себя злостно введенным в обман.
Виной ли тому обеденное меню, отпечатанное без «ятей» и «твердых знаков», или правила инспекции труда, вывешенные на стенке на видном месте, а может быть, какие-либо иные, совершенно непостижимые причины, — но факт налицо: пожарская котлета как будто имеет не тот запах, что прежде, пиво тоже как будто другое, — а что до кабацких настроений в поведения публики, то и говорить не приходится — все совершенно по-иному.
Если судить по этому скромному примеру, то оказывается, что Гераклит был действительно прав, когда утверждал, что все течет, все изменяется, а также прав был и софист Зенон, который был убежден — по крайней мере на словах, — что нельзя вступить в один и тот же поток дважды.
«Свои люди — сочтемся». Первая новая постановка Александринского театра в этом сезоне. Явно выраженное стремление подвести солидный фундамент под столь модный сейчас призыв Луначарского «Назад к Островскому!». Смотр старой актерской гвардии, бряцание испытанным академическим оружием, сомнительный блеск старинных доспехов и указующий перст на «трех китов», все еще продолжающих, по-видимому, поддерживать на своих усталых спинах если не весь театральный мир, то по крайней мере академический.
Реконструкция в полном ходу. Спектакль «старинного театра», с демонстрацией древней техники сцены и художественных приемов далекого исторического прошлого. Явная задача спектакля: дать наглядное пособие при прохождении курса истории русского театра середины XIX века.
С этой целью помимо Островского в спектакле приняли участие и архаический Евтихий Карпов в качестве режиссера-«разводящего» и знатока старого быта «а la moujik russe», и художник Воробьев, постигший все тайны «першпективной» декоративной живописи и умеющий в совершенстве достигать эффектов олеографий прошлого века, а также весь бытовой актерский авангард Александринского театра: Кондрат Яковлев, Потоцкая, Корчагина-Александровская, Чижевская, Лешков и Малютин.