Мне стало невыносимо смотреть на её счастливое лицо, и я отвернулся.
-- Значит, я и правда умер? -- спросил Ольгу Резунову.
-- Да, Ванюш, но ты не переживай. Это не смертельно... Всё проходит, -- она погладила меня по голове, как дитя малое, -- и это пройдёт.
-- Почему же так рано? За что?
-- Все гении рано умирают... -- насмешливо сказал Алаторцев.
-- Гениев вечно помнят, а его через неделю забудут, -- просунулась из-за моего плеча Лера.
И пошёл я в разнос, и стал закидывать рюмку за рюмкой, стараясь не обминуть ни одного гостя. "Ничего, хуже не будет. Не помру", -- со злорадством думал я.
Всё бы ничего, но мои собутыльники потихоньку пропадать стали. Только я от кого-нибудь отвернусь, а того уже нет. Первым, как помнится, сбежал Пётр Петрович Карпов. За ним и другие покойнички потянулись. Потом исчезли все зрители. А за ними Аркадий Стылый подевался невесть куда. Я как раз с ним выпить хотел. Набулькал полнёхоньки рюмки, поворачиваюсь, а того и след простыл. Зыркнул по сторонам, под скатерть заглянул -- нет нигде Стылого. Сам, главное, говорит: "Вань, давай за тебя выпьем", и сам же по-хамски сбежал. Ну, пришлось обе рюмки одному дербалызнуть.
Так и чезнули почти все гости с этого "чудесного" праздника, и никто даже не попрощался. Старался я и так, и сяк, но так и не смог уловить, как им удаётся незаметно улизнуть. Не мог же я, в самом деле, смотреть одновременно за всеми сразу. Это же сколько глаз надо!
Допекли меня чудеса эти -- хуже горькой редьки. Вся думка об одном -- поскорей в сон ухнуть. Да вот незадача, не берёт меня пьяная одурь, и всё тут! Так только, лёгкий хмелёк голову кружит.
И вот остались только Николай Сергеевич Алаторцев и моя вдовушка Лера.
-- Что, Вань, недоглядел за гостями, проворонил? -- смеялся Алаторцев. -- Это тебе наука на будущее. Человек не может смотреть одновременно за всеми, а вот душа может. Душа всё видит. И что у неё перед глазами делается, и что за спиной происходит, и на другой стороне Вселенной.
-- Отвяжитесь от меня с этой душой, -- устало отмахнулся я. Потом говорю жене: -- Лерок, ну ладно, пошутили и хватит, пойдём лучше домой. Что-то я перепил сегодня.
Лера сразу скривилась, как будто у неё зуб прострелило, посмотрела с вызовом и, обливаясь ядовитым сарказмом, сказала:
-- Извините, Иван Михайлович, теперь наши пути расходятся. Мне дальше жить надо. Без вас. Сами понимаете, нужно строить свою личную жизнь. И вообще, если хотите знать, у меня давно уже есть любимый молодой человек, настоящий...
-- Лера права, -- сказал Алаторцев. -- Какой ты теперь супруг? Прямо неловко говорить...
Её язвительный тон покоробил, хватанул за живое, но всё же я, стараясь быть спокойным, лишь махнул рукой.
-- Зачем тогда осталась? Все разбежались, и ты -- давай...
-- Нет уж, ты меня выслушаешь! Я должна сказать тебе всё, что думаю!
-- Может, не надо?
-- Извини, Ваня, мы всегда были с тобой чужие! -- с обидой и негодованием швырнула она и давай сыпать шаблонными фразами: -- Ты во всём виноват! Ты просто преступник! Ты исковеркал мне жизнь, украл у меня молодость! Я потратила на тебя лучшие свои годы!
-- Да... наверно... Сказали бы раньше... Валерия Борисовна.
-- Ты просто чудовище! -- не унималась Лера. -- Разве можно жениться без любви?! Ты неправильно жил! Таким, как ты, Бог не позволяет встретить свою любимую и родную душу! Но причём здесь я? Почему я должна была отвечать за твои ошибки?
Я хотел что-то возразить и уж было чего-то там пискнул в своё оправдание, но Лера презрительно швыркнула:
-- Мне даже слушать тебя невыносимо! -- и вдруг взорвалась в буквальном смысле этого слова.
Лерочку разорвало на мелкие кусочки -- кровавые ошмётки разлетелись по сцене и по всему театру. Как ни странно, Николая Сергеевича совсем не задело, а вот меня обдало с ног до головы -- чистого места не осталось -- и что-то нелепое ударило меня по физиономии и опрокинуло навзничь.
Отброшенный и контуженный, я долго не мог прийти в себя. Но сознания я не терял. Николай Сергеевич помог мне подняться и усадил за стол. На удивление, я увидел себя чистым, как будто не было этого страшного и несуразного взрыва. Вокруг тоже всё стало чистым.
-- А с Лерой что?
-- Что, что... Обидел хрупкую женщину...
-- Она жива -- нет?
Николай Сергеевич вздохнул.
-- Давно в ней копилось, вот и взорвалась. Но ты не переживай, у ей сейчас другая жизнь пойдёт. Может, ишо лучше прежней...
-- Надеюсь... Николай Сергеевич, вы мне объясните: это что за сон такой? Что за чертовщина?
Я с надеждой смотрел на Алаторцева, а он серьёзный такой, укорчиво головой качает: мол, такова жизнь.
-- Смирись, Ваня, теперь уже ничего не поправишь, -- задумчиво произнёс он. -- Лера тебе правду сказала, чужие вы. А то, что она тебя отлаяла, так это по вдовьему делу положено. Расставила, так сказать, все точки над "и". А на слова не обижайся: моя третья -- дай бог терпенье её новому мужу -- вообще меня как только не называла! Вспомнить неловко. Да, так-то вот. Творческих людей не понимают. Не во всём я с Лерой согласный, мне ваши семейные дела неведомы, но от себя тоже скажу: не раскрыл ты талант свой, теперь уж, можно сказать, загубил. А одарён ты необычайно -- с тебя и спрос большой.
-- Да какой там талант! -- с горечью сказал я. -- Был бы талант, так легко бы из жизни не выкинули! Глупо всё... Есть же какие-то испытания? Пусть бы я через какую-нибудь страшную болезнь прошёл. Да мало ли!..
-- Сам в толк не возьму. Знаю, вроде и старался ты, и худого сторонился. По всем статьям ангелы и архангелы для тебя расстараться должны, а оно наоборот вышло. Вишь, как... Смахнули с подмостков, как сор ненужный, выдернули, как сорняк, -- даже мне обидно и непонятно. Эх, несправедливо жизнь устроена. Видать, талант без подсобы свыше не раскроется. А как тебе помогать, когда ты не в ту сторону пошёл? Когда рядом с тобой чужие люди со своими планами? Судьба к тебе и подступиться не могла. Потом, знать махнула рукой -- да и в сердцах...
Понурился я совсем и спрашиваю:
-- Куда же мне теперь идти? Дальше-то как?..
Николай Сергеевич ответил не сразу.
-- Теперь уже никуда не пойдёшь... -- вздохнул он. -- Ты теперь в театре жительствовать будешь. А что такого? Знавал я одного актёра, так он лет двадцать после смерти в литерной ложе ночевал... Бутафорской еды тоже вдоволь... Глядишь, из декораций какая-нибудь постель выкинется...
-- То есть как это? -- опешил я. -- Ну ладно, семьи и квартиры у меня нет, жизни тоже -- ничего, но неужели нельзя мне какую-нибудь халупу найти? Что, целую вечность в театре призраком околачиваться? Даже в ад не примут?
Николай Сергеевич опять вздохнул и покачал своей большой лохматой головой.
-- Эх, привык жизненно мыслить. Нельзя тебе из театра выходить. Положение твоё... Да ты и сам не сможешь.
-- Как это не смогу?
-- Как, как... Тебе оставили маленький кусочек твоей прошлой жизни, а всего остального для тебя не существует...
-- Как это не существует? Но хоть что-то есть?
-- Есть, Ваня, много чего есть, ты даже не представляешь, сколь всего. И всё не так, как люди про загробную жизнь придумали. Ладно, потом и для тебя всё прояснится. Когда душой себя почувствуешь, все знания к тебе вернутся. А покуда не оперился, вход тебе в настоящий мир закрыт.
Немного отлегло, но всё равно хоть бы какое-то прояснение.
-- Как же так, -- чувствуя себя полным кретином, вопрошал я, -- ведь после жизни человек должен к Богу прийти, почему же я здесь оказался? Что же я такого сделал?
-- А вот это ты сам разберись. У каждого своя жизненная история, своя судьба. Тут тебе чужой ничего не присоветует.
-- Да-а... странно всё... Мне бы бабушек с дедушками повидать. Все они уже здесь. Баба Валя вообще молодая умерла, я её ни разу не видел. Друг у меня был... Как они тут, интересно?
-- Ничего, Ваня, вот душой себя почувствуешь, окрепнешь, и вся Вселенная перед тобой откроется. Всех повидаешь, все тайны узнаешь, -- помолчал немного, словно что-то припоминая, махнул устало рукой и сказал: -- Вот и я должен тебя покинуть. Пора мне. Что поделаешь, спектакль у меня сегодня, Дездемону играю...