Знаете, неспроста Николай Сергеевич до последнего со мной оставался. Он всегда для меня как второй отец был. С самого первого моего дня в театре под крылышко взял. Как сейчас помню его наставления: "Ежли ты, Ваня, хочешь жить легко и беззаботно, прожигая дни в удовольствиях, тебе лучше другим ремеслом заняться. Формулу приспособленца -- мол, "главное, оказаться в нужном месте в нужное время" -- забудь и делай всё наоборот. И тую глупость, что "человек работает на имя до сорока лет, а потом имя работает на него" тоже не про нас. Настоящее служение творчеству ни в какую формулу не впихнёшь. Творчеству нужно отдаваться всю свою жизнь, подчас жертвуя многим. Если успешный человек может позволить себе хобби, путешествия и насыщенную, так сказать, личную жизнь, то творческому человеку приходится от многого отказываться. Талант -- это и дар, и одновременно тяжёлая обуза, а то и проклятье. Талантливый человек всего себя должен отдавать, денно и нощно стараться, всё в эту копилку кидать, в неё ненасытную..."
Помню, был у меня успех, все восхищались, поздравляли, а он подошёл весь такой наигранно встревоженный, сжал моё плечо, словно утешая, и сказал: "Ничего, Ваня, ничего, не расстраивайся, с кем не бывает..." Ещё много наговорил в том же духе. Словом, спустил с небес на землю, подрезал крылышки. Мне поначалу обидно было, а потом понял, что к чему.
Ещё был случай. Тоже после удачной премьеры. "Надо, говорит, тебе остановиться, посидеть, подумать. Натяни вожжи. Ты начал повторяться. В баньку сходи, штампы смыть не мешает, шлаки поверхностные, звёздную пыль, а то ходишь, как павлин в саже..." В общем, как только у меня головокружение начиналось, так и Сергеич тут как тут.
Так и не уловил, как Николай Сергеевич пропал. Только отвёл глаза, и вот я уже один на сцене. Ну, само собой, сразу же размечтался из театра выбраться. Но не тут-то было! Сунулся за кулисы, а там мраморная стена с позументом, и за арьерсценой -- тоже, ворота зрительного зала исчезли, как будто их и не было вовсе, и вообще хоть бы какая-то прореха на волю! Словом, замуровали меня на совесть -- хочёшь, лезь на стену, хочешь, головой об неё бейся.
Сел я за большой праздничный стол, будь он неладен, и, обхватив голову обеими руками, с тоской уставился в зрительный зал.
Да, угораздило меня умереть на сцене, -- думал я. -- Теперь вот живи в этом театре. Странно. Как же всё странно. Даже на своих похоронах не побываю, обидно. Интересно бы посмотреть, всплакнёт ли кто обо мне да и пожалеют ли вообще? Многим, конечно, всё равно, а некоторые, наверно, даже и обрадуются. А всё же здорово, что и после смерти жизнь не заканчивается.
Странное меня чувство посетило. Вроде как и жалко её, жизнь беспутную, а всё же жутко интересно, что дальше будет.
Получается, выпил довольно много, а не пьяный, и голова светлая, как никогда. Чтобы как-то скрасить одиночество, стал вслух разговаривать.
-- Как там у Чехова в "Лебединой песне"? "Как ни финти, как ни храбрись и ни ломай дурака, а жизнь уже -- тю-тю, моё почтение. Хочешь не хочешь, а роль мертвеца пора репетировать. Смерть-матушка не за горами". Да, а мне уже и репетировать не надо. Я уже в образе.
Подошёл я к краю сцены и заглянул в темноту зрительного зала.
-- Да, прав был Антон Павлович. Господи помилуй, как жутко! Чёрная бездонная яма, точно могила. Вот где самое настоящее место духов вызывать!
Явление 4
Моя счастливая вдовушка
Не было бы счастья, да несчастье помогло.
Народная мудрость.
Не помню, как заснул, но сразу увидел несуразный кошмар. Снилось мне, будто моя вдовушка Лера наконец-то вышла замуж за любимого человека... Вся такая нарядная, в белом свадебном платье, она светилась от счастья и всё время странно хихикала. Но зачем-то всюду возила с собой меня, живого, в лакированном гробу, в котором нещадно трясло, и я отбил себе все бока. Я слёзно просил отпустить меня, но Лера была непреклонна. Спокойно, но настойчиво уговаривала меня, приводя разные доводы, чтобы я лежал смирёхонько на их бракосочетании в загсе, а потом и в банкетном зале возле стола, за спинами жениха и невесты, где об меня постоянно спотыкались пьяные гости. И зачем-то надела на мою голову наушники, положив мне плейер на грудь, -- видимо, чтобы я не слышал скабрезности в свой адрес. И я слушал совершеннейшую безвкусицу -- любимую музыку Леры. Потом привезли гроб домой и отнесли прямиком в спальню. Сунули под кровать, а сами, уже изрядно навеселе, устроили яростную возню первой брачной ночи, отчего кровать прыгала по комнате, как кенгуру, искры сыпались сверху, как при электросварке, и стоял дым коромыслом. И я боялся, что мой лакированный гроб в любую секунду может вспыхнуть, и меня не в чем будет похоронить.
Но случилось не менее ужасное. В какой-то момент днище кровати не выдержало и проломилось, и всё что сверху обрушилось на меня. Гроб мой рассыпался в труху -- видимо, его изготовили из гнилой древесины, -- а сам я тотчас же проснулся. Холодный пот лился с меня ручьями, а сердце бешено колотилось в груди. Но явь оказалась ещё более несуразной...
Я увидел, что сижу в первом ряду партера в своём театре, а спальня вместе со всем обзаведеньем, супружеским ложем, Лерой и её новым избранником уже на сцене... Та же обстановка, мебель, зелёный тафтинговый ковёр на полу, только теперь он уже раскинулся на всю сцену, те же обои и картины на декорационных стенах, римские шторы с ламбрекенами и все мельчайшие детали нашей спальни совпадали с поразительной точностью. И даже наша трёхцветная кошка Мельпомена сидела на подоконнике и безмятежно смотрела в окно, где ясно виднелось пасмурное взлохмаченное небо. Светало... Разломанная кровать стояла посреди сцены, а Лера с мужем уже спокойно лежали в обнимку на полу чуть в сторонке на заново расстеленном ложе. Получается, я как-то не сразу проснулся (видимо, режиссёр-постановщик пожалел мою ранимую психику...), и они успели выбраться из завала, перенесли матрасы и уютно устроились на новом месте.
Во сне возле кровати я видел комком брошенное свадебное платье и нарядные, инкрустированные туфельки -- одна закатилась ко мне под кровать, другая лежала на комоде. Теперь же, на сцене, на том же месте валялось обычное обтягивающее чёрное платьице -- у Леры целая коллекция таких платьев, -- а вместо драгоценных туфель там же лежали повседневные розовые босоножки.
Нового избранника Леры я узнал. Влад Шмыганюк -- довольно-таки скверный и пакостный тип. Любитель жуировать за чужой счёт. Он, помнится, позанимал у актёрской братии деньги, особенно у женщин, а отдавать даже и не думал. И вовсе не скрывался, а сочинял разные небылицы. Подробней о нём я расскажу позже.
Представляете, я даже и не знал, что моя жена знакома со Шмыганюком! Видимо, где-где, а в тустороннем мире всё проясняется.
Лера трогательно положила голову на грудь своему возлюбленному и мило ворковала о своей счастливой женской доле, он тоже что-то там одобрительно бубнил, и они вместе мечтали о будущей прекрасной, полной радостей и приключений жизни. Радовались, что теперь в их жизни нет досадного препятствия, и ничегошеньки им уже не мешает быть счастливыми. Наконец-то теперь можно сколько душеньке угодно, не таясь.
Самое поразительное, что зал был битком набит зрителями, стояли даже в проходах. Я оглядывался по сторонам, весь такой растерянный и подавленный, видел довольные и увлечённые лица, которые со странными и ехидными улыбками косились на меня. Многих я узнал, но, к счастью, родных и близких не было.
-- Владик, ты даже не представляешь, как я счастлива, -- с нежностью в голосе лепетала моя вдовушка. -- Я всю жизнь любила только тебя... только тебя одного... Вот видишь, от судьбы не уйдёшь. Я сглупила тогда... вышла замуж за Бешанина. Помнишь, после той нашей ссоры? Глупо, как глупо! Молодая была, дурочка. Но -- судьбу ведь не обманешь! Нам на роду с тобой написано быть вместе.