-- Давай Дон Кихота. Пусть благородным рыцарем будет. Может, благородство его как-то облагородит...
Потом какой-то провал, и вот я уже скачу в образе Дон Кихота, в доспехах и с копьём наперевес, через весь зрительный зал в сторону сцены. И конь подо мной такой ретивый -- хрипит и яростно ворочает глазами, скачет не по проходу, а прямо по креслам, сокрушая и давя их в труху. Перед сценой конь резко остановился, взбрыкнул, и я кувырком полетел на подмостки. На сцене стоял гроб, и я точнёхонько угодил прямо в него...
Явление 7
Девятидневные поминки
Проснулся -- и не знаю, то ли смеяться, то ли плакать. Непонятно с какой радости потянуло меня на патетику. Вышел на край авансцены, задрал голову, вытянул правую руку вперёд для пущей торжественности и с выражением выдал стихотворение Бориса Пастернака:
"Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку?.
На меня наставлен сумрак но?чи
Тысячью биноклей на оси?.
Если только можно, Авва, Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю Твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идёт другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить -- не поле перейти".
И так я, знаете ли, проникся этим пафосом и торжественностью, что и от себя добавил:
-- О сцена! Какие красоты и возможности открываются перед взором ступившего на шаткую твердь твою! Скольких ты уже сгубила и скольким ещё предстоит найти погибель на тлетворных подмостках твоих! О наивные безумцы, жаждущие славы! Куда стремитесь вы? Или не ведаете, что карабкаетесь на эшафот?
-- Браво, Ваня! Хорошо сказал! -- услышал я голос Алаторцева.
-- Какой ты, Ванечка, молодец! -- вторил ему и другой знакомый голосок.
Опустил я глаза и вижу: стоят Николай Сергеевич и Ольга Резунова возле сцены, в ладоши хлопают и на меня восхищёно взирают.
-- Вот... репетирую... -- смущённо промямлил я, а у самого сердце от радости сжалось и застучало бойко, готовое выпрыгнуть из груди. Что и говорить, девять дней ни с кем словом не перекинулся. А тут ещё и дорогие для меня люди.
Хотя и странно было видеть их вместе. В жизни они так много шутят друг над другом, что иной раз сорятся не на шутку, потом неделями не разговаривают. Ну а тут в кои-то веки -- рядышком. К тому же Ольга казалась какой-то... непосредственной, что ли... Помнится, она лет десять назад в Детском театре играла кикимору Рябуху Лихоманку. В той роли нос у неё был накладной -- острый и вздёрнутый. Чтобы верхняя губа смешно выпирала, Ольга под неё вату подкладывала; шею, для пущего любопытства, вперёд вытягивала; и старательно следила, чтобы волосы уши не закрывали, чтобы они топорщились, как следует. Получался очень смешной профиль, да и весь облик -- ухохочешься. Представьте, хитрую лисью улыбку и всё время смеющиеся глаза. И вот сейчас Ольга отдалённо напоминала ту Рябуху, хотя и без грима.
Алаторцев тоже выглядел необычно. На его щеках в свете софитов искрились пушистые серебряные бакенбарды -- непонятно из какой роли, -- отчего лицо его стало какое-то кошачье, сытое, довольное и нагловатое. Сам по себе Николай Сергеевич огромного роста, богатырского телосложения и с лохматой седой головой. Эдакий вальяжный барин с широченным лбом, но отнюдь не спокойный и медлительный, а в какой-то мере экзальтированный. Частенько бывает вспыльчив, но без всякой тупой и истеричной злобы. И подчас в такие минуты ведёт себя потешно и выпукло, где больше игры на публику, чем каких-то искренних проявлений.
...Взошли они ко мне на сцену, и тут же чудесным образом декорации в один миг поменялись. Только я повернулся, а сцена уже превратилась в уютную комнату, со столиком, мебелью и всяким обзаведением. Повеяло домашним уютом и одновременно чем-то торжественным. Оказалось, Ольга с Николаем Сергеевичем и впрямь пришли неслучайно. Не откладывая в долгий ящик, они тепло и искренне поздравили меня с прекрасным всесезонным праздником -- Девять дней. И я, естественно, был несказанно растроган. Ожидал меня и ещё сюрприз.
-- А мы, Вань, к тебе не с пустыми руками... -- загадочно сказала Ольга и осторожно извлекла из сумочки золотую статуэтку Оскара... -- Принесли твоего Аскара... За лучшую мужскую роль... Сам, разумеется, ты на церемонию не смог поехать... Просили передать лично в руки...
Я ошарашено смотрел, не зная, что и думать.
-- Знаешь хоть, за какую роль тебе дали? -- спросил Николай Сергеевич.
-- Даже не догадываюсь, -- иронично прошелестел я.
-- Ну как же, Вань... -- Ольга старательно стряпала обиженное лицо, но хитринки в глазах ещё больше забегали. -- Ну, перед вручением всегда просмотры бывают... Ты же видел... Тебя за роль Хлестакова номинировали... В "Ревизоре"... За такую игру Аскара и дают...
-- Да, Ваня, три года прошло, а как вспомню тот спектакль, сразу прям неловко... -- пробубнил Николай Сергеевич.
Вот так дела, и про сон знают, и о спектакле! Всё же вида не подал и говорю:
-- Рад за вас: вы хорошо информированы...
-- Кота в мешке не утаишь... -- важно сказала Ольга.
Николай Сергеевич раздумчиво на меня посмотрел и говорит:
-- Анализируешь сейчас, значит... Правильно, анализ -- вещь полезная... По полочкам разложить не мешает, по коробочкам, по мешочкам... Каждую укупорку подписать, ярлычок привесить... Наше актёрское ремесло завсегда строгого разбора требует. Только, смотри, в самоедство шибко не ударяйся, тебе другое понять надо.
-- Правильно Николай Сергеевич говорит, актёрское мастерство -- для тебя уже неактуально. А играл ты не хуже других -- не кори себя... -- захлёбываясь от сарказма, говорила Ольга, но увидев моё глуповатое обиженное лицо, тут же добавила примирительно: -- А мы, Ваня, тебе и покушать принесли. Отпраздновать-то надо. Синичка твоя передала... Пускай, говорит, Ванечка мой покушает горяченького, а то он, наверно, голодный сидит. Праздник всё-таки... Борщ она тебе вкусный сварила, вот здесь в термосе, а ещё котлетки, блинчики и всякая вкуснятина...
-- Да, самая вкуснятина в лице водочки... -- добавил Алаторцев. -- Вкусная -- пальчики оближешь... Есть и вкусное вино, если хочешь.
-- Какая синичка? Кто это? -- растерялся я.
-- Ладно, рассказывай. Ксению, любимую свою, не помнит... -- нахмурился Николай Сергеевич. -- Артист!
Вот так новости! Ещё и любимая! Что за шутки?
Ольга наиграно фыркнула и, молча, поставила статуэтку Оскара на серёдку стола. Николай Сергеевич взгромоздил на стул свою большую сумку и вымахнул из неё пузатый термос. Ольга тут же давай помогать, стала выкладывать из сумки всякие свёртки, контейнеры, вымахнула и большую бутылку вина, потом другую... А напоследок, к моему несказанному удивлению, выворотила большой тюк шерсти, который на вид оказался ещё больше самой сумки.
-- А это, Ваня, тебе от меня, как ты и просил... -- мило прочирикала она и положила шерсть на тумбочку возле стены.
-- Мне бы в клубочках лучше. А эту ещё и прясть надо.
-- Ничего, у тебя время полно.
Я покачал головой и вдруг почувствовал, что очень хочу есть. Такой волчий голод обуял, что сразу и про Синичку, и про Ксению забыл, и про всё на свете. Да уж, голод не тётка. В тустороннем мире, видимо, всегда так: есть вообще не хочется, но стоит только еду увидеть, и сразу аппетит появляется. Особенно у тех, наверное, кто недавно преставился. Привычки сразу не изживёшь; хоть и душа, а кусать охота. А я уже девять дней ничего не ел, схватил загогулину колбасы и отхватил сразу треть.
-- Ой-ой, Ваня, изголодался, бедненький... -- жалостливо всхлипнула Ольга, вышатывая зубами бутылочную пробку. Откупорила и по стаканам нам водку разлила, себе -- вино.
-- Шутка ли, на девять дней в театре закрыли, -- вздохнул Николай Сергеевич, задумчиво разливая борщ по тарелкам. -- Ужас!