-- Ксения твоя как раз очень даже жива. А ты погоди, может, она и тебя воскресит...
У меня всё внутри замерло.
-- Это как? -- еле выдохнул я.
-- Как... как... Любовь, она, знаешь ли, штука загадочная, полезная, без неё никакие чудеса не свершаются, а как же. Человечка с того света только любовь выдернуть может.
-- Вот и мотай на ус, усопший, -- поддакнула Оля, -- теперь твоя судьба целиком и полностью от любимой зависит.
Мне смешно стало, еле сдержался.
-- Понимаю... И как это она меня воскрешать будет?
Николай Сергеевич напустил на себя загадочности и говорит:
-- Человек за свою жизнь много раз умирает, иной раз и со счёту сбивается... В первый раз умирает для того, чтобы у него душа родилась, а потом уже для всяких судьбоносных свершений... У тебя, Ваня, уже есть душа, и сейчас происходит плавное перетекание сознания... А захочет твоя Синичка, и потечёт оно в обратную сторону... Да, хошь туда, хошь сюда. А реальность и изменить можно... Запросто может статься, скоро увидишь ты себя живёхоньким и здоровёхоньким, в кругу нашего дружного творческого коллектива. Глядишь, ещё и до "народного" дослужишься. Ну и на свадебке твоей погуляем, а как же.
-- Хорошо бы...
Вы думаете, я что-то понял? А всё же мне легче стало, как-то веселее, что ли. В груди у меня благость разлилась, и потянулся я к стакану с вином -- прокладку сделать. Ольга тоже меня поддержала, а Николай Сергеевич -- он почему-то пить не стал. Я немного замешкался, с удивлением взирая на Ольгу. Она и впрямь на этом свете какая-то не такая. Пьёт, как мужик, сильно запрокинув голову назад (видимо, из-за носа). Укатила вино одним глотком и тоже стала меня наставлять:
-- Да, Вань, ты пока что ни то, ни сё, -- сказала она и с гордостью прибавила: -- Вот мы с Николаем Сергеевичем -- настоящие души! Я про себя точно могу сказать, что в данный момент делаю.
-- Что, например?
-- Ну, я в гримёрке, готовлюсь к выходу. Видишь, полный зал собрался, а значит, спектакль скоро начнётся. Не забыл, сегодня "Ящик Пандоры" у нас?
Я посмотрел в зал -- и впрямь ни одного свободного места. Зрители ещё суетятся, как это бывает перед спектаклем, но уже приготовились старательно внимать. И это была обычная публика, без какого-либо намёка на тусторонний антураж, совсем не то, что я видел в день моей смерти.
-- Они на нас смотрят или спектакль какой-то? -- спросил я.
-- Синичка твоя на тебя любуется, не сомневайся, а другие -- не знаю, -- развязно сказала Ольга.
-- Так она в зале?
-- В зале, конечно, только, наверно, подальше села от тебя, кретина.
Я почему-то вспомнил ту таинственную незнакомку, которая плакала в день моей смерти.
-- Неужели это та самая незнакомка? -- с надеждой спросил я, вглядываясь в лица зрителей.
-- Ты о ком, Вань? -- спросила Ольга.
-- Первый раз я увидел её восемь лет назад... -- задумчиво сказал я. -- Да, восемь лет видел её на своих спектаклях. Мне всегда казалось, что нас что-то связывает.
Ольга всплеснула руками, обхватила свои щёки ладонями и картинно запричитала:
-- Восемь лет! Боже мой! Боже мой! Восемь лет! Какой ужас! Кошмар! Тебя убить мало!
-- Оля, не ломай комедию, -- уставшим голосом сказал Николай Сергеевич. -- Давай по тексту...
Я вглядывался в лица зрителей, смотрел во все глаза, преступно вытягивая шею, и никак не мог отыскать среди них таинственную незнакомку.
Ольга, видимо, решила мне помочь, перемигнулась с Николаем Сергеевичем и принялась рассказывать трогательную историю из своей жизни.
-- Со мной вот тоже забавный случай был. Приснился мне однажды странный сон. Подходит ко мне необыкновенный красавец, высокий, стройный, черноволосый -- словом, мечта Дездемоны. Он мне, значит, говорит: дескать, я судьба твоя и буду сегодня на твоём спектакле. Я спрашиваю: "Где же я тебя увижу, сокол мой ясный?" Он так хитро усмехнулся и сам интересуется: мол, когда я родилась? Я ответила. Ну вот, говорит, ряд -- это месяц, а день рождения -- это номер кресла. И что вы думаете? В тот вечер сидел на этом месте безобразный старикан, который всё время омерзительно ухмылялся.
Я чутко уловил намёк и сразу прикинул дату своего рождения на зрительный зал. Нашёл то место -- и прямо-таки содрогнулся: в этом кресле сидела... моя вдовушка Лера. Какая-то уставшая и помятая, но довольная. Ну и Шмыганюк рядом с ней, а как же.
-- Ваня, хочешь опять в жизнь вывалиться? -- еле сдерживая смех, спросила Ольга. -- Видишь, к твоей Лерусе какой-то кавалер пристроился... Ты, несомненно, должен бороться за свою любовь...
-- Отвяжись. А где же Ксения?
-- Ты, Вань, Ольгу не слушай: она тебя только с толку сбивает, -- с грустью сказал Николай Сергеевич. -- Нет твоей Ксении в этом зале, не ищи. Узнала она, что ты померши, да и сама слегла. Теперь уже никто не скажет, появится она в театре или нет... Выжила бы, и то ладно...
Оля сковырнула с очередной бутылки белую панаму, и сердце у меня дрогнуло от дурного предчувствия.
-- Давайте тогда за Синичкино здоровье выпьем! -- с грустью сказала она. -- Поддержим её в страшных страданиях...
-- Она что, из-за меня... так?
-- А из-за кого же!
-- Так что, Ваня, поспешать надо, поспешать... -- вздохнул Николай Сергеевич. -- Может, ты для того и помёрши, чтобы вы скорее встренулись.
-- Ага, -- поддакнула Ольга. -- Только смерть соединит вас.
-- Странная какая-то логика.
-- А ты как хотел? -- прищурился Николай Сергеевич. -- Ты у нас в кино, в искусстве... Паришь себе высоко -- как тебя достать? Нет, при жизни вы нипошто бы не сошлись, тут и говорить нечего. А теперь есть шанс.
-- Да, Ванюша, скоро начнётся... Даже Коля? -- Ольга потрепала распушенный бакенбард Николая Сергеевича, отчего бедный старик сразу съёжился, посмяк и притих.
А что начнётся? Когда? Этого Ольга не уточнила. Она совсем распоясалась, развязно, как заправского друга, похлопала Николая Сергеевича по плечу, потом и вовсе вдруг взяла пустую бутылку и, широко размахнувшись, запустила её в зрительный зал.
Я даже не успел испугаться. К счастью, бутылка, описав замысловатую траекторию, каким-то странным образом исчезла в воздухе. И всё же откуда-то с той стороны послышался звон разбитого стекла, и сразу -- вопли и нецензурная брань. Но я всё хорошо видел и могу поклясться, что никто из зрителей не пострадал. Более того, я всё яснее осознавал, что для зрителей нас как будто не существует.
-- Олёша, ну что ты делаешь? Опомнись...-- с мольбой сказал Николай Сергеевич, но тут же замолк, сражённый блеском озорных глаз, и ещё больше погрузился в задумчивость.
Ольга, покачиваясь, встала из-за стола и, прихватив бутылку, в которой ещё немало плескалось, подошла к самому краю авансцены -- чуть было вниз не брякнулась. Играючи болтая бутылкой, насмешливо окинула взглядом зрителей, подбоченилась по-хозяйски, подперев одной рукой талию, и восторженно ахнула:
-- Мама дорогая! Нагнали же, лупоглазых! Почтеннейшая публика! Ну, чего уставились? Хотите знать, что творится в моём измученном, истерзанном сердце? Да знаете ли вы, какие бездны пылают у меня внутри, какие тлетворные метастазы изъели мою трепетную душу?
-- Ну вот, в голове у ей забулькало, -- проворчал Николай Сергеевич. -- Сразу на публику потянуло. Актриса... Сейчас стихи читать будет. Токо бы песни не начала петь.
Ольга и впрямь большая любительница поэзии. Как капустник, так она со своими непревзойденными стихами. Чуть ли не каждый день выдаёт новый перл. Они ей до того легко даются, что великие поэты обзавидовались бы.
-- Ладно, так уж и быть, уговорили, прочту вам своё любимое стихотворение, -- кокетливо сказала Ольга. -- Я его написала, когда в моей жизни случилась чудовищная измена... Я предала бессовестным образом своего молодого человека, и мне было так неловко... Чувство вины неустанно преследовало меня, меня грызли угрызения совести, и моя утончённая натура всё утончалась и утончалась... Как назло, в тот день несчастья сыпались на меня с самого утра как из рога изобилия. Я порвала колготки и забыла в чужой квартире свою любимую заколку с бегемотиком. Я сидела дома одна, чувствовала себя глубоко несчастной, испытывала некий дискомфорт и боялась, что вот-вот может начаться депрессия. И в это непростое для меня время родились чудесные строчки.