Ольга выдержала паузу. Сильно волнуясь, молитвенно заломила руки, аж кисти затрещали, и завыла:
Я берегла тебя от всяких бед!
От синяков, ожогов, воспалений,
От переломов и обморожений,
От сепсиса, гангрены и чумы,
От размягченья мозга и войны,
От яда, заражений, отравлений,
От свежих ран и застарелых нагноений,
От диареи и алкоголизма,
От суеты и скуки пацифизма,
От изобилья, свинства и обжорства,
От чёрствости и проявлений сумасбродства,
От буржуазного порабощения извне...
Думаю, не стоит приводить это стихотворение полностью: там не одна сотня "волшебных" строчек. К тому же эта чарующая поэма, к глубокому сожалению, пока не закончена. Помнится, сначала Ольга накидала строчек двадцать, потом нашлись ещё стихоплёты, и ткут по сей день. Боюсь, это будет продолжаться до бесконечности. К тому же Вася Глинский отобрал несколько самых лучших строчек и положил их на музыку. Кстати, мало кто знает, Ольга Резунова автор стихов таких хитов как "Ты люби меня вчера", "Не забудь пополнить счёт" и многих других.
Зал никак не реагировал, зрители слепо переговаривались друг с другом и ждали спектакля. Оля обиженно замолчала, да тут же и вовсе разозлилась не на шутку. Оскорблённая до глубины души, она в сердцах замахнулась на публику бутылкой, предварительно отхлебнув из неё несколько жадных глотков. Но вышла полная несуразица: бутылка осталась на месте, повиснув в воздухе наперекор всем законам физике, а в зал, кувыркнувшись, полетела сама Ольга Резунова. И надо же было такому случиться, она шмякнулась на головы Леры и её счастливого избранника.
Оля странно смеялась -- какое-то громкое прерывистое ржание, -- извинялась и, брыкаясь, пыталась подняться. А Лере и её ухажёру, судя по всему, было уже не до смеха. Они, увы, получили травмы несовместимые с жизнью...
Я смотрел в каком-то странном оцепенении, не в силах что-либо сказать или предпринять, и чувствовал, как волосы шорохтят у меня на голове. А Николай Сергеевич треснувшим голосом, полного горечи и "констатации факта", выдал обличительную реплику:
-- Вот он, Ваня, женский алкоголизм, э-хе-хе, бутылка всегда сильнее оказывается в руках слабого пола... А главное, что обидно: пострадали ни в чём не повинные люди....
Как ни странно, уже через какие-то секунды -- Оля ещё и подняться не успела -- подбежали молодые и крепкие санитары с носилками. Помогли Ольге подняться и скоренько погрузили безжизненные тела. Я смотрел вслед, как мою вдовушку, такую родную и бездыханную, накрытую с головой белоснежной простынёй, торопливо и трогательно выносят из зала, и комок подступил к моему горлу.
В эти трагические мгновения мой замутненный горем взор отвлекла та самая на удивление меткая бутылка. Эта "сильная бутылка", как выразился Николай Сергеевич, будто живая, медленно опустилась на подмостки, допрыгала до стола и ловко заскочила на столешницу. Так и замерла смирехонько передо мной, как ни в чём не бывало. И я увидел, что в ней -- ещё на пару рюмок, которые, несомненно, следует выпить за упокой моей вдовушки и её избранника. А ещё я почувствовал, что бутылка ждёт от меня некой благодарности или хотя бы внимания... Но я равнодушно смотрел на неё, и мне совершенно расхотелось пить. К тому же моё сознание настолько свихнулось, что на меня вдруг нашла странная мысль: "А что если эта бутылка и есть моя душа?.. Ведь она вроде как отдельно пока где-то там..." Вот и подумайте, что у меня в голове творилось.
Николай Сергеевич, видимо, уловил моё состояние и сам разлил по рюмкам.
-- Давай, Ваня, выпьем за здравие твоей супруги, хоть и бывшей. Трудно ей сейчас...
-- "За здравие"? -- удивился я. -- Так ведь она вроде того...
-- Ничего, может, ещё очухается... В очередной раз. Сама виновата. Ей седня положено на девять дней быть, мужа свово поминать на кладбище, а она непонятно с кем по театрам шляется...
Мы выпили, причём звонко чокнулись наперекор обстоятельствам, и я снова посмотрел в зал: Ольги нигде не было.
-- К спектаклю готовится, грим, то, сё... -- хитро прищурившись, сказал Николай Сергеевич. -- Ну вот, Ваня, и мне пора, скоро мой выход. А ты тоже не путайся под ногами, сходил бы в храм, что ли. Всё душе легче...
-- В какой храм?
-- Бог даст -- ноги сами выведут. Известно, при всяком театре своя церква есть... А как же, лицедейство хоть и не грех, а душе много хлопот доставляет... Путаница всякая... Ты иди, иди, не занимай сцену. Уступи живым...
Я покорно встал и, не помня себя, как загипнотизированный, пошёл на ватных ногах невесть куда. Очутившись возле кулис, я машинально обернулся и увидел, что на сцене поменялись декорации. Изменился и весь облик Николая Сергеевича -- его одежда и лицо. Пушистые бакенбарды приросли округлой благородной бородой, странный костюм... Это уже был аскетически отрешённый учёный, всецело поглощенный своими научными изысканиями и немного чудаковатый. Я узнал этот персонаж. Профессор Ламиревский из спектакля "Ящик Пандоры".
Явление 8
Ящик Пандоры
Алаторцев вот уже больше десяти лет неподражаем и, я не побоюсь этого слова, гениален в этой роли. Спектакль только начался, и Николай Сергеевич, как подобает для вступительной мизансцены, стал метаться из угла в угол декорационной комнаты, восторженный и возбуждённый, переполненный неописуемой радостью. Он настолько счастлив, что не боится казаться глупым и ведёт себя как мальчишка. И это, как выясняется впоследствии, совсем не свойственно рассудительному и убелённому сединами профессору. Размахивая руками, Ламиревский кричал в зал:
-- Сегодня величайший день в моей жизни! Сорок лет я шёл к своему великому изобретению! Сорок лет! Боже! Мне даже страшно оглядываться назад! Сколько же трудностей пришлось преодолеть! Сколько страданий вынести! Как часто я оказывался на грани отчаяния и думал, что ничего не получится. И вот свершилось! И теперь человечество воздаст мне по заслугам! Никто и никогда за всю историю не смог даже приблизиться к тому, что удалось мне!
Это первый душераздирающий монолог профессора Ламиревского, есть и другие... Но на сцене Ламиревский не один. За столом, заставленным хитроумными приборами, сидит лаборантка и синий чулок Алевтина Аркадьевна, преданная науке и профессору, которую бесподобно и, я вновь не убоюсь этого слова, гениально играет Ольга Резунова... Она с восхищением взирает на Ламиревского поверх своих старомодных очков и, кажется, тоже счастлива. И всё же тень тревоги мимолётно омрачает её одухотворённое лицо... Как будто она чувствует беду...
Я с удивлением смотрел на Ольгу: как это она в кратчайшие сроки успела протрезветь и органично войти в образ? Поистине такое под силу только великой актрисе! Ещё недавно весёлая и несколько вульгарная особа безвозвратно канула в Лету. Строгий халат лаборантки -- от бирюзового платья с глубоким декольте не осталось и следа, -- чёрные туфли на низком каблуке, скромный облик и осанка. Вычурная и вызывающая косметика Ольги осыпалась, как тополиный пух, ярко-напомаженные губы поблекли, а шикарная причёска скукожилась до банального тощего хвоста на затылке, перехваченного чёрной резинкой.
Кстати сказать, Алевтина Аркадьевна одна из ключевых образов в спектакле, роль сугубо положительная и серьёзная. А посему, помнится, Бересклет и актёры нашего театра почти единогласно решили, что только Ольга Резунова может справиться с этим сложнейшим персонажем. И конечно же, наша Олёша справилась и вот уже многие годы блистает в этой роли всеми гранями своего таланта.
Есть в спектакле "Ящик Пандоры" роль и для меня. Я играю Андрея Звенигородского, сибарита и ветреного мажора, у которого нет души... Я сватаюсь к дочери профессора Ламиревского от четвёртого брака. Юленька меня обожает, готова идти за мной на край света, и в огонь, и в воду, готова нести на своих хрупких плечах мои в будущем гарантированные медные трубы, но между нами встаёт "папенька", зануда и ретроград профессор. Он по каким-то одному ему ведомым причинам принимает меня в штыки, брезгливо морщится при каждом моём появлении и всякий раз наотрез отказывается меня выслушать. Словом, все мои поползновения заканчиваются крахом.