-- Возвращаются... Ещё как возвращаются!.. Каждый человек хоть один раз в своей жизни да сбегает... Только потом ничегошеньки не помнит. Это не насовсем когда. А насовсем -- это, само собой, каждого ожидает.
-- Как это "не насовсем"? -- удивилась Ольга. -- Вы клиническую смерть имеете в виду?
-- Причём тут смерть -- это другое... Я вот точно знаю, что бывал в своё время на том свете. Вот только хоть тресни, не могу вспомнить: чего там было, как.
-- Откуда вы тогда знаете?
-- А вот оттуда... знаю, и всё! А ещё знаю, зачем я там был. Об этом я говорить не буду. Моя тайна. Вот только много я потом в своей жизни изменил. По-другому думать стал, иначе всё глянулось... До этого коснел, а после -- сознание ожило...
-- Ой, мне бы тоже кое-что поменять надо... Вот бы хоть одним глазком...
-- Глянешь ещё... А может, и была уже... Хотя -- нет, вряд ли. Вот ты вроде как весёлая и беспечная, а меня, старика, не обманешь -- не от счастья так-то...
-- Всё-то вы видите...
-- Это она потому, что замуж за меня не хочет, -- хитро щуря глаза, сказал Алаторцев. -- Жили бы душа в душу, счастливо и согласно, как вилка с розеткой.
Николай Сергеевич всегда так шутит, всех наших женщин замуж завёт. Лет ему тоже уже под семьдесят, так что самое время...
Ольга Резунова фыркнула играючи и проворковала кокетливо:
-- Я давно согласная, Николай Сергеевич. Но вы же сами постоянно день нашей свадьбы откладываете.
-- Ага... откуда мне знать... можа, ты сбежишь из-под венца... Посмеёшься над стариком. Тебе же, как в "Вишнёвом саду" Чехова, весь сад подавай. "Сосновый бор мой!" Одного трухлявого дерева тебе недостаточно... Да ещё "В Москву, в Москву..."
-- Ну вот, опять увиливаете... Вы же не на подмостках...
-- Как это не на подмостках? А это что?
-- Ну, не перед зрителями, в конце-то концов!
Алаторцев оглянулся в зрительный зал, задумчиво и манерно поскрёб небритую щёку и сказал вкрадчиво:
-- А можа, есть там зрители, только мы их не видим. Полон зал... Аншлаг...
-- Что им сейчас тут делать? На наши пьяные физиономии пялиться?
-- Театр пустоты не терпит. А потом, спектакль у нас на загляденье получается... Хошь и без репетиции... Реплики у всех какие примечательные... Импровизация опять же. Просто заслушаешься...
-- О каком спектакле вы говорите?
-- О нашем. Я только пока названия не придумал. Ну, ничего, спектакль закончится, будет и название. Другие театры обзавидуются. Однако мы заболтались. Ну, давайте, поберечься надо, поберечься... -- любимая присказка, когда Алаторцев призывает опустошить рюмки.
Николая Сергеевича всегда коробит заезженное пожелание "Берегите себя!" Помнится, будучи не в духе, он возмущался: "Ну что же это такое! Какой-то умник ляпнул, и все давай мимодумно повторять! Как будто человек для того и живёт, чтобы себя беречь! Почему нельзя сказать: "Берегите своих родных и близких! Берегите землю-матушку! Берегите Природу, мать вашу!.." Это было бы гораздо достойнее человека!" Ещё любит цитировать две строфы из стихотворения Давида Самойлова:
"О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься..."
...Я словно не заметил забавную перепалку Ольги и Алаторцева. Слова Георгия Васильевича погрузили меня в глубокую и беспросветную задумчивость. Я как-то посмурнел, понурился и, рассеянно ковыряя вилкой в салате, пытался разгадать хитроумное уравнение судьбы. Всё думал, о чём это таком она меня предупредить хочет. -- Что странно -- то странно, -- тихо сказал я. -- Пока сюда ехал, всё вспоминал, сколько раз я уже погибнуть мог. Мама рассказывала, что при рождении врачи что-то там напутали, и я чуть не умер. В восемь лет мы с друзьями -- вспомнить смешно -- пошли кататься на льдинах. Мальцы совсем, глупыши. Тогда я чудом не утонул. От берега недалеко было, но я совершенно не умел плавать, да ещё испугался. Захлёбываться стал. Хорошо, взрослые ребята оказались поблизости. Ветку бросили в воду, вытянули на берег. Потом ещё раз тонул. Тогда мне уже лет десять было. Катались на пруду на коньках, и я под лёд провалился. Тут я как-то сам выкарабкался и даже потом не заболел. А всё равно странно, в этом месте и тяжелей меня ребята катались, но почему-то только подо мной лёд проломился. Были и ещё случаи... да ладно, что плохое вспоминать. Праздник портить... А что мне судьба сказать хочет... Да кто ж разберётся! Только голову сломишь. Давайте уж, Георгий Васильевич, выпьем да и забудем всякие там хитросплетения судьбы.
Ольга Резунова меня поддержала. Схватила бокал с вином и говорит:
-- Правильно, Ваня, ты голову не замусоривай. Пронесло, и ладно. Радуйся, а начнёшь думать, только голову замусоришь.
Георгий Васильевич тоже потянулся к рюмке, а всё же, хмурясь, назидательно сказал:
-- А ты всё равно подумай, дело сурьёзное.
Позвали мы всех гостей к столу, и решил я сам какой-нибудь благодарственный тост выморщить. Встал я, судорожно припоминая какие-то пафосные и заезженные фразы, и жадные взоры устремились в мою сторону.
И только я рот раскрыл, как вдруг почувствовал, что грудь мою страшно сдавило, и дыхнуть не могу, и сердце моё точно железными клещами стиснуло. У меня помутилось в глазах, и через эту муть какие-то молнии блеснули, а в голове послышался странный звон. Но внезапно всё прошло... Падая, в последнюю секунду схватился за скатерть и потащил кушанья и столовые приборы за собой на подмостки.
Тут, конечно, переполох случился. Крики, вопли, стенания... Жена моя побледнела и позеленела сразу. Кинулись ко мне со всех сторон, как коршуны, а у меня уже и пульс не прощупывается. Бились надо мной, тщётно пытаясь вернуть к жизни, а как же, женщины рыдали, молились, но... Потом и врачи-реаниматологи тоже ничего сделать не смогли. Так вот и закончился этот странный праздник. Увезли тело моё на последнюю гримировку, а гости разошлись грустные и понурые.
Но история моей жизни на этом, конечно же, не закончилась.
Явление 2
Смена декораций
В тот момент, когда мне дурно стало, вот что произошло.
Лера сразу подскочила ко мне и спросила вроде как испуганно, но с плохо скрываемой радостью:
-- Ваня, что с тобой? Тебе плохо?
А мне и говорить-то трудно.
-- Сам не знаю, -- чуть слышно прошелестел я. -- Сердце что-то... Режет... Искры из глаз...
-- Это ничего, пройдёт... Это всего лишь...-- и тут же добавила, чуть скривив уголок рта: -- А "Скорую" вызывать ни к чему. Здесь до неё всё равно не дозвониться...
Посмотрел я на весёлую жену свою не то с удивлением, не то с укором и вдруг почувствовал, что и правда боли в груди стихли, а хмель весёлый ещё лише разыгрался, и голова какая-то податливая стала... И во всём теле бодрость небывалая появилась -- кровь по жилам забурлила, тепло разлилось. Вслушался в себя в остатний раз и никакой хвори не обнаружил.
Оглянулся по сторонам -- и у меня волосы на голове всколыбнулись. Что за фокусы? С одной стороны, вроде как ничего не изменилось, а с другой... Сижу я там же, на своём месте, предо мной те же кушанья, рюмка налитая. Рядом жена как-то странно и... с надеждой на меня поглядывает, за руку держит. А всё же много странных изменений произошло. Стол намного длиннее стал и выгнулся буквой "г", скатерть на нём красная стала, как на картине, и гостей чуть ли не в два раза прибавилось. Гляжу: что за бред? Тут и Антон Каменев, и Зинаида Гвирская, Варвара Ерёмич, Сергей Белозёров, Сергей Мартынов, Лука Кондишин и другие актёры и актрисы нашего театра, которые уже умерли в своё время. И все они такие весёлые, довольные, здоровьем пышут. Тут-то и кинуло меня в раздумье. Вроде как и радостно мне их снова увидеть, а с другой стороны, дело ясное: хватанула меня белая горячка. Хотя от чего, с двух рюмок, что ли? До этого месяца два не пил, да и не любитель я. Может, шизофрения какая-то пробудилась? Ведь бывает же такое -- раз, и человек спятил. В один прекрасный и солнечный день. Стукнулся, видать, головой сильно. Повредил чего-то там, в лобной или теменной доле, корка треснула...