-- А я ведь на тебя, братец, в некоторой обиде, -- хмурясь, сказал Каменев. -- Роль Городничего тебе отдали, а я как же? Моя любимая роль, а ты... нехорошо, э-хе-хе!
-- Да ведь ты уже лет как десять помер, а я-то покуда живой...
-- Ну, померши, и что? Эка невидаль! -- строго сказал Антон Никанорович. -- Всё одно лучше меня Городничего никто не сыграет.
-- Городничий ты и впрямь первостатейный. И имя у вас одно, и характером...
-- Да, я и умер-то Городничим, помнишь? Да ещё в финальной, "Немой сцене". Все замерли, а меня удар хватил. Рухнул и сцену родимую обнял, прижался к ней, к любимой, всем телом и шепчу, прощенье прошу... Себя нисколь не жалко, а только одна мысль -- успеть бы попрощаться. Зрители поначалу ничего не поняли, думали, задумка такая. А когда заминка с поклонами... потом объявили, -- тут уж весь зал разрыдался. "Скорую" не только мне вызвали, половину зрителей в больницу свезли. Да, очень уж меня публика любила.
-- Помню, помню. На моих глазах было. Меня по сию пору твоим Городничим натыкивают. А я не в обиде. Чего уж там, перед великим талантом преклониться не зазорно.
Вдруг послышался истеричный визг, как будто бабий:
-- Что вам от меня надо?!
Я повернул голову и увидел того самого чиновника Закупоркина. Он уже стоял и грузно нависал над столом, глаза его безумно ворочались, губы дрожали, а пот лился уже в три ручья и крупными градинами падал на пол.
Гости от неожиданности затихли, тоже повернулись к чиновнику -- и почти все вдруг захохотали.
Закупоркин в каком-то паническом отчаянии выхватил невесть откуда пистолет и неумело стал палить куда ни попадя. Как ни странно, я совсем не испугался, а с цепенеющим восторгом смотрел на это безумие. О других и говорить нечего -- застолье просто клокотало от хохота! А ведь я ясно видел, как пули попадают в людей. У Семиренко появилась кровавая дырка во лбу, у моей благоверной -- две, и, вот поди ж ты, никакого вреда. Раны от пуль через несколько секунд исчезали, как будто их и не было вовсе.
Наивная Геля Смирнова-Коркина, влюблённая во всяких крутых парней и успевшая в свои двадцать пять трижды побывать замужем, вскочила, захлопала в ладоши и закричала восторженно:
-- Потрясающе! Блистательно! Браво!
Один только Кирилл Геранюк вроде как и правда умер. Его бездыханное тело повалилось со стула, а из виска потекла струйка крови. Это пулевое ранение и не собиралось затягиваться.
Думаю, о Кирилле нужно сказать подробнее. Он на криминальном коньке прославился. В театре у него роли незначительные, разве что мелькнёт где-нибудь в эпизоде или в массовке сверкнёт тускло и серенько, а вот в бандитских сериалах он нарасхват. График его на несколько лет расписан. Да знаете вы его: у него дырка на подбородке, а ещё он голову всякий раз бриолином мажет и волосы зачёсывает назад для пущей важности и авторитетности. Кирилл и в жизни не улыбчивый. Так окрутел в своём образе, что уж и сам не помнит себя настоящего. И всё же в самом начале праздника нет-нет да и улыбался, иной раз и сгогатывал над шутками, и сам что-то вворачивал с пошлым юморком. Правда, когда за столом "мертвецы" появились, он опять стал угрюмым, словно привычную маску нацепил. Видно было, как он от какой-то своей страшной думы еле крепится, комок в горле перекатывает, желваки на скулах перетирает. Когда Закупоркин начал стрелять, Кирилл даже и не шевельнулся. Так и сидел, обхватив голову руками и уставившись в одну точку. Тут-то его и нашла шальная пуля.
Я уж было бросился к Кириллу, как вдруг он и вовсе исчез. И никто на это внимания не обратил, словно ничего особенного не произошло.
У чиновника какой-то резиновый пистолет оказался. Он выпустил под сотню пуль, стрелял бы и ещё, но моя ненаглядная супруга остановила его.
-- Дайте-ка мне! -- лопаясь от нетерпения, она выхватила пистолет и, не мешкая, с каменным лицом выстрелила мне в голову. И тут же истерично расхохоталась, увидев у меня дырку во лбу.
Она, целясь в разные части моего тела, палила и палила с нескрываемым удовольствием, а я лишь чувствовал лёгкие покалывания. Тут уж я окончательно понял, что из ума выбился.
Внезапно Лера резко обмякла, сразу стала доброй и спокойной. Виновато улыбнувшись, она села на своё место и как ни в чём не бывало стала накладывать себе в тарелку всего помаленьку вегетарианского.
Угомонились и гости.
-- Очень смешно, -- фыркнула Ольга Резунова.
Бортали-Мирская тоже не поленилась и сказала:
-- Не всякая пуля долетит до середины головы... Особенно если это голова Бешанина...
-- Такая большая, Лидия Родионовна? -- мило улыбаясь, спросила Лиза Скосырева.
-- Нет, такая тугая...
-- А я думаю, -- просунулась Зина Караева, -- чтобы раскинуть мозгами, ума большого не надо...
Старик Алаторцев вдруг Геранюка вспомнил.
-- Жалко Кирилла... Одначе сам виноват. Вот так побегай из одного криминального сериала -- в другой, туда-сюда, туда-сюда... И везде его убивают, и сам старается... Вредная привычка. Надо было и духовное что-нито...
Я ничего не понял.
-- Ну вы даёте! -- сдавленным голосом прохрипел я. -- Я что, свихнулся? Или, может, вы все спятили?
-- Ваня, ну ты сам посмотри, -- с этими словами в руках у Ольги Резуновой невесть откуда большое зеркало объявилось. Поднесла его мне и говорит: -- Только ты не ужасайся, будь мужчиной, держи себя в руках.
Легко сказать... Глянул я в зеркало... Ну, лейкопластырь с носа пропал, а сам нос выправился, гладенький стал, ровненький, опухоли -- как не бывало. Да и со всего лица синяки и ссадины исчезли. Как будто и не попадал я ни в какую аварию.
Вроде ничего особенного, вокруг гораздо всё нелепей и несуразней, а на меня какая-то апатия навалилась.
-- И что это значит? -- спокойно спросил я.
Все молчат, глаза прячут.
-- Ты умер, мой родной, -- с усмешкой сказала Лера.
-- К тебе гроб на всех парах скачет! -- весело добавила Лиза Скосырева.
Кто-то посмеялся, а вот мне стало совсем не до шуток. Я лишь кисло усмехнулся и ничего не ответил. В свою смерть я, конечно же, не поверил, но во мне уже начала набухать какая-то злость, когда посылаешь всё к лысой бабушке.
-- Да, Вань, так и бывает. Только в самый пыл войдёшь, а тебя уже выпрягают, -- покачал головой Сергей Белозёров. -- Я тоже чуть больше твоего пожил. Сцена забрала, сцена. Только я не на пирушке, а во время спектакля окочурился. Помнишь, я тогда Чацкого играл. "Карету мне! Карету!" -- да и упал замертво.
-- Вот именно... -- задумчиво сказал я. -- Призраки, галлюцинации -- это уже шизофрения... шубообразная...
Со всех сторон посыпались смешки, забавные колкости. А Лера смотрела на меня снисходительно и с нескрываемым злорадством.
-- Ваня, успокойся, не смеши людей.
А меня гляди и впрямь в бешенство швырнёт. И швырнуло бы, не появись наш молодой актёр Глеб Обухов. Вбежал он на сцену весь такой заполошный, горем пришибленный, глаза как у окуня.
-- Ивана Бешанина машиной сбило! Насмерть! -- закричал он.
Час то часу не легче! Смотрю на Глеба, а он меня сразу-то не приметил или не узнал из-за костюма этого. От волнения, видать, ему голову обнесло, в глазах помутилось.
Ну, все лица, конечно, в мою сторону.
-- Ты что мелешь, не по глазам, что ли? А это тебе кто? -- строго спросила Бортали-Мирская, показывая на меня.
-- Надо было Ване место на Ваганьковском кладбище подарить... -- пошутил кто-то.
Тут уж я не выдержал и вспылил:
-- Да вы что, сговорились, что ли?! Послушайте, эту комедию пора сворачивать!
Глеб, увидев меня, за сердце схватился, очумелыми глазами на меня смотрит, смотрит... а я-то вижу, что он играет, да ещё так фальшиво, бездарно.
-- Что это?.. -- чуть не плача, говорил он. -- Я же своими глазами видел! Искорёженный он, голова пробита, мозги наружу... врачи и не пытались. Иван был, точно... я же... видел...
-- Ты нас не путай. Ваня у нас на сцене умер, как и положено актёру, -- сказала Бортали-Мирская. -- Все актёры умирают на сцене! Ты разве не знал? Хочешь сказать -- Ваня плохой актёр? Или не наший он, раз его машиной придавило?