В это время Брызгалов размахивал фитилём, желая раздуть его.
Нина, сжав глаза и не замечая, что её рука осталась в руке Амеда, ждала смерти, священник тихо читал: «Со духи праведных скончавшихся, души рабов Твоих, Спасе, упокой, сохраняя их в блаженной жизни, яже у Тебя, человеколюбче»… Мехтулин, обернувшись лицом к Мекке, тоже замер. Тьма погреба то рассеивалась, когда фитиль вспыхивал, то вновь сгущалась, когда язык его, казалось, падал и курился одним чадом… «Пора»… — проговорил про себя Брызгалов… Но вдруг широко распахнулись двери погреба, вместе со светом, ворвавшимся снаружи, в них показался Незамай-Козёл…
— Степан Фёдорович… Ура! Ура! Ура!.. Спасены!..
«С ума сошёл!..» — мелькнуло в голове у Брызгалова.
— Спасены!.. — кричал позади Кнаус. — Лезгины бегут по всей линии. Посмотрите сами…
Он бросился и стал целовать руки у Нины, у священника. Брызгалов, не выпуская из рук фитиля, выбежал… Он ничего не мог ещё сообразить… Но одушевлённое ура неслось отовсюду, со стен, с башен… со двора… Вон в углу не успевшие выскочить лезгины, скучились как стадо баранов и отбиваются!.. Вон какой-то джигит, с криком, сам отчаянно бросается со стены вниз и плашмя падает на камни без стона…
— Что такое? Что случилось?..
С окрестных гор дымятся тревожные сигналы — в аулах зажгли столбы, обёрнутые соломой.
— Что такое случилось, что? — всходит комендант на стены.
Полуумирающие, обессиленные защитники ничего не понимают.
— Тут… вот… дрались мы. Вдруг крики у них…
— Какие крики?
— Оттуда с гор прискакали какие-то… Орут что-то, вся орда и унеслась прочь…
Степан Фёдорович смотрит в долину, — Бог знает, что там творится…
Массы андийцев, дидойцев, салтинцев, конных и пеших смешались в одно марево, и все стремятся назад в горы… Расстояние между ними и крепостью растёт и растёт. В паническом страхе, сломя голову, несутся они в ущелья, на пути, ведущие назад в горные узлы таинственного Дагестана… Казалось, что невидимые силы гонят их прочь отсюда, от этих многострадальных стен и башен…
— Я знал, что это так будет… Я сказал Нине: «Нина молись Иссе! Исса всё может!»
— Да, но в чём дело?
И вдруг безумная радость охватила Брызгалова.
— Неужели всё спасено?.. И честь, и крепость, его крепость… Неужели же опасности нет?..
Вон к нему ведут какого-то наиба… Видимое дело, в плен взяли.
— Ты кто? — спрашивает его Брызгалов.
— Салтинец…
— Как тебя звать?
— Наиб… Джансеид!
— Такой молодой и уж наиб?..
— Имам на днях пожаловал…
— Отчего вы бежали все?
— Судьба, кысмет! Аллах послал победу русским… В ту минуту, когда мы уже были в крепости, когда вам грозила смерть, прискакали к нам вестники, много вестников из наших аулов… И по всем горам загорелись сигнальные шесты… Ваши ворвались в самое сердце Аварии… Салты взято и сожжено… Наших режут… Аулы приносят там покорность…
Брызгалову вдруг захотелось обнять этого «врага»…
— Наши кинулись назад в горы… защищать свои сакли и семьи… У меня тоже была… Что теперь с нею?.. — сам про себя вдруг прошептал Джансеид.
«С нею!..» Разумеется, это не относилось к его сакле… И молодой наиб вдруг бессильно опустил голову, удерживаясь, чтобы не выдать врагам своего горя.
А в это время снизу на стены вдохновенный и радостный шёл священник, высоко подымая крест, и всё перед этим знамением милосердия Господня склонило колена…
— Ну, что я с тобой стану делать! — вдруг обернулся Брызгалов. — Убирайся и ты, пока цел, на радостях. Отведите его за ворота, — пускай уходит! — приказал комендант, указывая на Джансеида…
Тот не заставил себе вторично повторять этого… Он вскочил на коня и понёсся вихрем вдаль. К вечеру никого уже из недавних врагов не было в долине Самура. Зато с гор спускались кадии и депутации от окружающих аулов… Они шли поздравить коменданта с победой и заручиться его покровительством. Горные дипломаты всегда на стороне сильного… За ними гнали стада баранов — в пешкешь солдатам и гарнизону… Позже — крепостная церковь вся засияла огнями, и уцелевшие богатыри, склонясь перед старыми и бедными образами убогого иконостаса, сливались все в одно сердце и душу, когда священник читал в алтаре: