То, что мне нужно, определенно там. Маленькая булавка зацепилась за шнурок моего купальника. Она всегда у меня там. Всегда.
Сняв ее, я расправляю ее и вставляю в замок. У меня это неплохо получается, так что уже через минуту я осторожно открываю ящик.
Периодически прислушиваясь к звукам, я роюсь в содержимом, и сердце замирает, когда я нахожу карточку с надписью Repubblica Italiana (прим.пер. — Итальянская Республика), написанной сверху, и кучей цифр и букв внизу. Я достаю телефон из заднего кармана и делаю быстрый поиск в Google, сопоставляя ее с тем, что называется tessera sanitaria (прим.пер. — медицинская карта). Я не уверена, как интерпретировать то, что там написано, но я могу разобрать его имя и фамилию, дату рождения и место рождения. Я почти уверена, что это эквивалент карточки социального страхования в Америке и именно то, что мне нужно.
Я также обнаруживаю официальный документ, в котором Энцо назван владельцем корпорации под названием V.O.R.S., а также рабочий адрес.
Чувство вины тянет меня за сердце, и я быстро фотографирую их, закрываю ящик и выхожу из комнаты.
Боже, надеюсь, он думает, что просто забыл закрыть ящик, но я знаю, что лучше, и поэтому сделаю все, что в моих силах, чтобы никогда больше не видеть Энцо Витале.
От громкого стука в дверь, раздавшегося где-то неподалеку, мое сердце едва не вырывается из груди. Я как раз отбеливаю корни, поэтому бросаю щетку в таз и хватаюсь за лежащий в раковине пистолет, адреналин заставляет мое зрение обостриться.
Затаив дыхание, я смотрю в сторону входа в ванную и на дверь своего номера в отеле, ожидая, что кто-нибудь ворвется и уведет меня в наручниках. Время идет, ничего не происходит, но в груди не утихает грохот.
Глубоко вдыхая, я стою перед зеркалом, отводя глаза, пока кладу пистолет обратно в раковину.
Мой очень незаконный пистолет, но я не смогла удержаться. В США я купила его у какого-то сомнительного чувака для защиты, но мне пришлось оставить его, чтобы путешествовать. Здесь законы об оружии чрезвычайно строги, и получить его в моем положении практически невозможно.
Я проходила мимо стрельбища, когда мне пришла в голову глупая идея. Мужчина только что закончил стрельбу и положил свой пистолет в закрытый на замок ящик в багажнике своей машины, а патроны — во второй закрытый ящик рядом с ним. Я спряталась за деревом на тротуаре, пока он бежал обратно в здание, бормоча про себя, что ему нужно в туалет. Он даже не потрудился запереть машину, слишком отвлекшись на зов природы.
В тот момент я не думала, просто действовала. Я на цыпочках прокралась к его машине, открыла багажник и украла оба кейса. К счастью, мой отель находился всего в нескольких кварталах, но всю обратную дорогу мое сердце едва не вырывалось из груди.
После этого мне пришлось найти хозяйственный магазин, чтобы взломать эти проклятые вещи, хотя, когда оружие оказалось в моих руках, я почувствовал, что снова могу дышать.
Медленно выдохнув, я взяла щетку из миски и, дрожащими руками, продолжила наносить химикаты на корни. Мой натуральный коричневый цвет пробивается наружу, и примерно раз в пару месяцев я делаю миссией своей жизни уничтожить его.
Я ненавижу это дерьмо, но думаю, что моя измученная кожа головы уже привыкла к нему.
Когда заканчиваю, я выбрасываю щетку и пустую миску в мусорное ведро. Номер отеля, в котором я остановилась, воняет отбеливателем, но он также воняет и другими вещами, которые, вероятно, лучше использовать в лаборатории.
Затем я беру свою горящую сигарету, которая покоилась в пепельнице над унитазом, и затягиваюсь, все еще избегая своего отражения.
В течение двадцати минут, которые требуются химикатам, чтобы сделать свое волшебство, я выкуриваю еще одну сигарету и проглатываю четверть бутылки водки. Мне действительно не следовало бы пить, но глубокая непроницаемая печаль крепко держит меня, и алкоголь — единственное, что ее заглушает.
Затем я раздеваюсь и иду в грязный душ, чтобы смыть отбеливатель. Когда я ополаскиваюсь, мое тело кажется вялым и тяжелым, и я не могу сказать, от водки ли это или от того, что жизнь кажется такой чертовски ужасной.
На полпути алкоголь начинает действовать, и мое окружение начинает кружиться вокруг меня. Такое ощущение, что я застряла в ракете, и она взлетает.
— Черт, — бормочу я, шлепая рукой по стене в попытке стабилизировать свое положение.
Я выключаю воду и, спотыкаясь, выхожу из душа, по пути хватая полотенце. Я обернула его вокруг себя, материал приятный и шершавый. Гораздо лучше, чем пушистое мягкое дерьмо.
Холодные капли с моих промокших волос стекают по телу и вызывают мурашки. Я натягиваю белую майку и шорты для сна, вода с моего полусухого тела впитывается в одежду.
Кабинка находится прямо напротив раковины, поэтому, когда я смотрю в зеркало, Кев уже смотрит на меня.
Единственное, что нас с ним объединяет — это голубые глаза и широкие улыбки. Он всегда был похож на нашего отца, с прямыми волосами, круглыми глазами и сильным носом, а я на нашу мать, с дикими вьющимися волосами и более эльфийскими чертами лица.
Неважно, в любом случае. Глаза всегда были самым страшным. Я не могу видеть свои, не видя и его.
— Пошел ты, — рычу я на свое отражение. Он ухмыляется, и это только усиливает мою ярость.
Полупустая бутылка водки стоит на краю раковины, и я отхлебываю из горлышка, делая щедрый глоток. Жжение похоже на кислоту в моем горле, но оно сдерживает рвоту, пытающуюся подняться вверх.
— Знаешь, иногда мне хочется, чтобы, когда мы были в мамином животе, я съела тебя, — говорю я и делаю еще один глоток.
Я хихикаю, потому что это тоже отвратительно.
Но эта дурацкая ухмылка повторяет мою собственную, и этого достаточно, чтобы я сорвалась.
Зарычав, я снова беру пистолет из раковины, но на этот раз я направляю его прямо на Кева. В моих глазах стоят слезы, а его улыбка становится шире. Он все еще дразнит меня. Я понятия не имею, куда он делся, но он всегда умел изводить меня, даже когда я была одна.
— Ты не можешь этого сделать, — задыхаюсь я. — Ты не можешь победить. Я выиграю. Не ты.
Моя рука яростно дрожит, когда я смотрю на него, слеза вырывается на свободу и стекает по моей щеке. Он всегда злился, когда я плакала. Никогда не могла понять, почему он заставляет меня так грустить.
Ты что, не любишь меня, мелкая?
— Нет, — усмехаюсь я. — Я тебя ненавижу.
Ты не это имеешь в виду.
— Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! — кричу я со всей силы, чувствуя, как к лицу приливает кровь, а грудь разрывается. Я врезаюсь кончиком пистолета в стекло, прямо в то место, где находится его голова.
Ты ненавидишь меня только потому, что ты такая же, как и я. Мы одинаковые, мелкая. И единственный, кто будет любить тебя такой, какая ты есть — это я.
Я качаю головой, пока фантом в зеркале продолжает мучить меня.
— Ты никогда не отпустишь меня, правда? — я плачу, мой голос срывается от страдания и поражения.
Я не обдумываю свои действия, когда направляю пистолет на себя, холодное давление ствола упирается мне в висок. Лицо Кева искажается от ярости, но я его больше не слышу. Единственное, что я слышу, это громкий звон в ушах, когда мои пальцы танцуют над спусковым крючком.
Будет ли так плохо, если я уйду?
Кто вообще заметит?
Никому не будет дела. Я — маленькая вспышка, которая исчезнет так же быстро, как и появилась.
Так за что я вообще борюсь? Если я не борюсь за то, чтобы выжить ради кого-то другого, то какой смысл бороться за себя, если я даже не хочу быть здесь?