«Опять», — вздохнул Наоэ и повернулся к Такае с недовольным видом:
— Такая-сан… Хотите спать — спите, пожалуйста, только укройтесь одеялом. А то простудитесь… Такая-сан!
— …ммм… — сонно промычал тот, немного повертелся, но не проснулся.
После душа ему, наверное было жарко, и он даже не надел халат — спал с одним накинутым на плечи полотенцем. В таком виде его точно продует на сквозняке…
— Ну же, Такая-сан.
Но тот уже погрузился в глубокий сон. «Ладно, тогда придется так», — пробормотал Наоэ себе под нос и приподнял его за плечи, собираясь встряхнуть.
— Такая-сан… — сердце ухнуло. Слегка запрокинутая голова… Приподнятый подбородок, характерный изгиб шеи… Все это вдруг живо напомнило Наоэ совсем другую ситуацию. Он занервничал — без всяких видимых причин — и начал трясти Такаю что было силы:
— Такая-сан… Проснитесь! Такая-сан!..
— …ммм… — разлепив глаза, Такая поднял на него сонный взгляд. — Уже вернулся?..
— Если ложитесь спать — надевайте халат и залезайте под одеяло. Простудитесь же.
— Кто там выиграл — Драконы или Хиросимские Карпы[15]?..
— Откуда мне знать?
— А… — невнятно пробормотал Такая и, кое-как натянув на себя одеяло, тут же снова провалился в сон.
Наоэ опустился на край соседней кровати, полностью обессиленный. Заметив, что телевизор всё ещё назойливо шумит, нажал выключатель на боковой панели. В комнате воцарилась тишина, только слышно было, как за окном гудят машины.
Надо было брать два одноместных номера — укорил себя Наоэ и несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить нервы.
«Слишком уж он беззащитен».
Переложив, таким образом, вину на чужие плечи, Наоэ потянулся за пивом, стоявшим на тумбочке, и залпом осушил банку. Такая, ничего не подозревая о его душевном волнении, мирно спал напротив. Лицо у него сейчас было невинное, как у ребёнка. Верно говорят, что человек счастлив, когда спит…
«Но куда большее счастье достается тому, кто наблюдает за этим…»
Бывают же такие лица. Если бы Такая мог слышать его мысли, он бы, наверное, снова разозлился: «Я для тебя не ребёнок даже, а младенец какой-то». Но Такая спит и ни о чём не ведает… Зрачки Наоэ потемнели.
«Как ужасающе беззащитен становится он с теми, кому доверяет».
Так было всегда. Стоило ему лишь однажды в кого-то поверить — и он полностью переставал опасаться этого человека, раскрываясь перед ним настолько, что тому самому впору было испугаться. Не ожидая предательства, не страшась остающихся потом на сердце ран, глубоких и болезненных…
Да, они доверяли друг другу. Сколько же времени им, бывшим врагам, потребовалось, чтобы к этому прийти?.. Кагэтора, вражеский предводитель… Наоэ был одним из тех, кто свёл его в могилу — удивительно, как тот вообще смог научиться доверять своему обидчику…
А сам Наоэ… Когда же это было?.. В какой именно момент он, одновременно с чувством протеста, начал испытывать к Кагэторе уважение?.. Его прямой взгляд, несгибаемая воля, острая восприимчивость ко всему вокруг, за которой пряталось хрупкое, легко ранимое сердце. Он был подобен обоюдоострому клинку…
«А я его…»
Наоэ не мог простить себе того, что некогда поднял на него руку, послужил причиной его гибели. Но вскоре угрызения совести переросли в нечто большее — чувство, по силе далеко превзошедшее обычное чувство вины: желание защитить.
Нет, это заняло не так уж много времени… С тех пор Наоэ знал, что отныне и навсегда его место — рядом с Кагэторой. Знал и гордился этим.
А потом на смену страстному желанию защитить пришел эгоизм.
Воспоминания, давно покрывшиеся пылью, вновь вставали перед его мысленным взором.
«Я сделал это не потому, что хотел тебя предать, — Наоэ медленно прикрыл глаза, — я просто не хотел, чтобы тебя у меня украли».
В сотый раз проговаривая в уме набившие оскомину оправдания, Наоэ снова взглянул на спящего Такаю, который находился сейчас от него на расстоянии вытянутой руки. Можно было присесть на колени у кровати и запустить руку под одеяло… Тогда рассудок, наверное, отключится совсем. Наоэ до сих пор помнил ощущение его прохладной кожи под пальцами — оно сводило его с ума. Если бы на месте Такаи был человек, с которым у него не было никаких проблем, он так и пустил бы губы гулять по телу, заводя прелюдию к любви.
«Хочу его себе, всего, целиком» — и это чувство усиливалось с каждой новой встречей.