— А вам не кажется, что мы все просто смеемся над вами, — с улыбкой спрашивает Парки, — над вашей полнейшей безмозглостью?
Энгин чувствует, как кресло вместе с опорой начинает раскачиваться, словно подвешенное на канатах к ветвям высокого дерева. Что-то по-прежнему охватывает его живот, все туже и туже. Это ощущение он не может объяснить ни зрителям, ни даже приятному мистеру Паркинсону. Ответно улыбнувшись в расчете выиграть время, он думает: а зачем ему вообще это надо — выигрывать время?
Выпить они не хотят. По правде говоря, его жизнерадостное предложение не производит на них особо благоприятного впечатления.
Скорее наоборот. Тарик, откинувшись назад в гостиничном кресле, оценивающе оглядывает своего подопечного.
— Энгин, — говорит он, — ты хоть понимаешь, что делаешь?
Энгин изображает на лице подавленное, унылое выражение. Если честно, он не всегда до конца понимает, что делает.
— В каком смысле? — спрашивает он у Тарика, в замешательстве ерзая на кровати.
— В каком смысле, Энгин? В том смысле, что ты играешь роль деревенского дурачка в этих безбожных, пустых, бессмысленных телевизионных программах! Кто такой, кстати, Грэм Нортон?
Энгин произносит:
— А, да просто очередное ток-шоу.
Бывают случаи, когда лучше особенно не вдаваться в детали. Тарик никогда не был в большом восторге от содомитов, да и по поводу доктора Абу Афшин аль Анвар Магомета у Энгина имеются сомнения — вряд ли он испытывает к ним намного более теплые чувства.
Тарик грустно кивает.
— Разве ты не видишь, во что ты превратился, Энгин? — Тарик наклоняется вперед в своем кресле.
Таким Энгин его никогда прежде не видел. От этих заклинаний на душе делается ох как неспокойно.
— Во что, Тарик?
— В ручного дебила, которого использует западное империалистическое общество, это скопище неверных! Ты совершил фиск[29] и потому являешься закоренелым фасиком[30], отступившимся от Ислама. Вспомни, Энгин, слова Аллаха, мир Ему: «А если кто из вас не примет ниспосланное Аллахом, тот — фасик, неверный мятежник». Или, может, ты заалим, что ничуть не лучше.
— Надо же человеку на жизнь как-то зарабатывать, — пытается вывернуться Энгин. — Особенно после тюрьмы.
— Но не в «Раздевалке» же! Как такое понимать прикажешь? Сюсюкать с этой ухмыляющейся — рот до ушей — шотландской шлюхой, Кэрол Смилли! — Тарик плюет, охваченный отвращением.
— Она на самом деле очень приятная, Кэрол Смилли, — без особого энтузиазма говорит Энтин.
Доселе молчавший доктор Абу Афшин аль Анвар Магомет внезапно издает рык, способный кого угодно привести в замешательство.
— Признавайся: пил из чаши греха, что носит она меж ног своих? — требует он отчета у Энгина.
— Что? Нет! Нет, нет, нет! Не пил, — добавляет тот с легким сожалением.
— Энгин, — продолжает увещевать Тарик, — ты разве не понимаешь, какой вред своим бездумным потворством и заигрыванием наносишь нашему делу — делу Аллаха, делу палестинских и чеченских братьев, людей, которые здесь, вот в этой стране, борются несмотря ни на что за свою веру. Ты разве не видишь, как каждое твое идиотское появление на телевидении принижает все то, к чему мы всеми силами стремимся?
Энгин выпрямляется на кровати. Нет, они неправы! Тарик слишком долго просидел в своих пещерах.
— Нет, — уверенно заявляет он, — совсем наоборот. Вместо враждебного, непримиримого и во многом чуждого, отталкивающего образа Ислама они видят меня — маленького безмозглого толстяка. Во мне они узнают собственные черты. Я ведь, как ты изволил выразиться, Тарик, урод безмозглый. Это мне и самому ясно стало за последние три года; ясно и то, что я практически ничего не могу с этим поделать. Поэтому, когда я появляюсь перед зрителями, то, за что я боролся, начинает им казаться гораздо ближе и привлекательнее. Людям становится понятно, что даже наша славная, несгибаемая вера не отвергает несовершенных.
Для Энгина это — целая речь. Он почти обессилел от своего выступления. Но дошел ли до них его смысл? Непонятно.
— Полнейшая белиберда, это самовыгораживание, — произносит доктор Абу Афшин аль Анвар Магомет.
— Ну, не знаю, — поправляет своего коллегу Тарик, — в такой самонадеянности что-то есть. И все было бы ничего, если бы они смеялись только над тобой, Энгин. Но это не так. Ибо те операции, в которых ты так по-идиотски участвовал, не были твоими деяниями — этих деяний требовал Аллах. Когда ты ехал на машине в галерею, когда рассылал бомбы в посылках и так далее, и тому подобное — твое бренное тело было лишь орудием Аллаха. Понимаешь, о чем я?