Вонка смотрит перед собой, не справляюсь со жгучим ощущением в глазах. Когда всё это началось? Когда вся привычная жизнь разрушилась? Когда он потерял способность контролировать ситуацию? Когда пропали все те качества, которые он воспитывал в себе в течение стольких лет? Не может быть, чтобы их всех подавила Борегард. Или может?
— Повтори! — кажется, требование прозвучало слишком громко, и человек, которого так усердно обнимала Виолетта, совсем повесил голову. Волосы прикрыли выражение его лица, которое теперь сводило мучительной судорогой. Ресницы начали слипаться и мешать видеть.
— Уйди. Тебе надо уйти в другую комнату. Мы не будем спать вместе сегодня. — Вонка с трудом выдыхает болезненный воздух, резавший гортань и дыхательные пути, как будто он глотал разбитое стекло. Очень крупные осколки. Они мешают говорить. Вилли не чувствует, чтобы хватка наследницы хотя бы немного ослабла. Его это тоже порядком достало. И Виолетта достала. И то, что он не может сделать ей больно в ответ. Тоже достало. — Уйди, Борегард. Уйди в другую чёртову комнату! Уйди!
Блондинка срывается с места, соскакивая с кровати. Резко разворачивается и поднимает руку, жутко выбешенная этими неосторожными словами. Уже привычный звук громкой пощёчины. Уже привычная острая боль. Уже привычное желание ударить в ответ, которое разносится кровью по всему телу. После резкого звука соприкосновения ладони с лицом, в комнате за мгновение воцарилась тишина. Такая тишина, какой, казалось бы, здесь не было никогда. Быть может, слышно стало не только дыхание, но и ритмичные удары сердца.
— Сейчас послушай меня, Вильям. Послушай внимательно. — Борегард начала говорить, и голос её звучал так, словно она — богиня, выносящая грешнику приговор. В немой ночной тишине отчётливо слышались все самые тонкие оттенки её речи. — Я добивались тебя восемь лет. Восемь чёртовых лет. Я проделала такую работу над нами, что могу книгу об этом написать. — Борегард стоит перед ним и прожигает взглядом, совсем не моргая. И голос её крепнет. И громкость растёт. — Я не дам тебе в эту ночь всё испортить. Я не дам. Ясно?! Столько сил вложила в нас! Столько стараний! Я подбиралась к тебе восемь лет, и ты теперь говоришь мне уйти в другую комнату! В другую комнату?! Уйти в другую комнату?!
— Да. Уходи. Завтра лучше не будет. Никогда уже лучше не будет, но сегодня я больше терпеть не смогу, ясно? Отстань от меня. — Вильям тоже встаёт, но сразу отходит на несколько шагов от девушки. Его голос звучит намного слабее, чем обычно. Словно это вовсе не его голос. Или же его, но несколько раз сломанный. Острая боль пронзает голову и всё тело. Становится страшно. Сколько ещё он выдержит? День или месяц? — Отстань от меня.
— Нет! Не смей мне такое говорить! Не смей, ясно?! Я больше не девочка, и слушать твои приказы не стану. Я останусь здесь, и ты тоже! — Виолетта снова сорвалась на крик. Она так сильно сжимает пальцы в кулаках, что кожа на костяшках заметно белеет. И она не понимает: как человек, который так безумно нравится, может так сильно раздражать и быть таким неблагодарным?
Вильям отходит к стене, и в его голове всё мешается. Разве так же он протестовал, когда другая женщина прикасалась к нему и требовательно ласкала? Нет, он был не против, хоть и не осознавал тогда всего ужаса. Слишком глупы и слепы бывают дети. Но всё же это другое. Та женщина была родной по крови, хоть и любила его так же сильно, как Борегард. Слишком сильно. Но он ей давался, потому что для всех было нормальным, что мать ласкает своего ребёнка. И всё же они до боли похожи. Как такое могло произойти? Почему всё повторяется?
Жаль, что сейчас нет рядом отца, который заметил бы это. В тот раз он спас от этого. А казалось, что просто лишил ребёнка матери, получив в ответ на это ливень осуждения.
— Эй, я с тобой разговариваю! — рычит Виолетта, подходя ближе. Её голос ломается, приобретая такой эффект, словно она поёт под джазовую музыку, но очень сердито. Она бесцеремонно щёлкает пальцами перед лицом Вилли, пытаясь вернуть его в реальность, а затем снова делает больно, хватая рукой за шею и надавливая, куда не следует. От этого жеста кондитер резко опускает голову и сам начинает с силой сдавливать запястье блондинки. Хочется, чтобы ей тоже стало больно? Нет… Может быть. Не знаю.
Во взгляде мастера читается взгляд маленького ребёнка, который совсем не понимает, чего от него хотят и за что наказывают. Этот взгляд метается по комнате, скользит по полу, но всячески избегает столкнуться с пристальным и холодным взглядом сильной женщины, которая всегда хочет добиться большего.
— Ты должен извиниться! — Борегард кричит уже не боясь, что её услышат. Все, кто находится на фабрике, уже давно привыкли к женским крикам. Девушка пылает, от неё действительно исходит удушающий жар, который словно распространяется по всей комнате. Казалось, вот-вот, и блондинка по-настоящему воспламенится и будет поджигать всё, к чему прикоснётся. Но Вильям уже сгорает, словно попал в свой персональный ад.
Комната наполняется дымом от пожара, которого на самом деле не существует, и этот дым сильно мешает дышать. Здесь у Вонки кружится голова, перед глазами всё смазывается. И слова Виолетты, они плохо различимы, потому что всю голову наполнил шум и звон. Дыхательные пути набиты чем-то неправильным, чем-то неприятным, и теперь это неосязаемое вещество стремится затуманить глаза, чтобы кондитер ослеп и не нашёл выход.
Выход? Точно… Уже не вслушиваясь в словесный поток Борегард, Вилли переводит замыленный взгляд на дверь. В комнате стало темно, или это темнеет у него в глазах? Быть может, если выйти за дверь, всё изменится. Станет легче дышать и думать, чем в этой спальной, когда-то бывшей островом покоя и благого одиночества, и теперь превратившейся в эпицентр хаоса. Там он сможет придумать, как пережить эту кошмарную ночь. Наверное, уж лучше смотреть в окно на то, как молния рассекает небеса, и содрогаться от каждой её вспышки, чем снова оставаться один на один с физически развитой собственницей.
Игнорируя наследницу, мастер делает несколько шагов к выходу, хватаясь за дверную ручку, как за спасительный круг. Один лишь рывок, и можно будет вдохнуть нетоксичный и неотравленный женским ядом воздух. Как же сильно лёгкие по нему истосковались. Сейчас это мгновение будет казаться слаще любого шоколада. Выходя в коридор, Вонка с ужасом замечает, как сильно нарушилась координация движений. Он не чувствует пол под ногами, и все из-за чего? Из-за гневных криков наглой девчонки? Простить ей такое нельзя, слишком долго терпел и слишком многое позволял. Но сейчас думать об этом нельзя, мысли слишком беспорядочны, можно совершить большую глупость.
— Ты не слышал, что я сказала? Ты остаёшься здесь, рядом со мной. — Виолетта не верит своим глазам и не знает, что сжать в руках, чтобы их занять. В ладонях действительно появился невыносимый зуд. Она не медлит и выходит из комнаты вслед за возлюбленным, направляясь за ним по коридору. Вонка стремительно уходит, буквально повернувшись к Борегард спиной. Он смотрит перед собой, не оглядываясь на девушку и лишь держась за свою цель: добраться до комнаты и запереть себя там как минимум до рассвета. Оградить от внешнего мира. Раньше для этого требовалась фабрика, но теперь внешний мир пробрался и внутрь предприятия, и внутрь его спальной, и внутрь его души.
— Что с тобой не так, Вонка? — девушка ускоряет шаг, собираясь догнать кондитера, — Почему ты так не похож на нормальных мужчин? — в голосе Борегард немыслимым образом сочетается дикое раздражение и злая насмешка. — Хочешь снова прятаться от меня? Не понял ещё, что это бессмысленно? — Виолетта замечает, что кондитер замедляется, но всё ещё движется вперёд. Расстояние между ними немного сократилось. — Я всё равно возьму, что хочу, слышишь? Остановись, пока я не слишком зла. У тебя есть шанс исправить всё, что ты натворил.