- Эта тоска присуща всем молодым людям, - восклицала его мамочка, пухлая мадам средних лет. Бывшая певичка, что до сих пор не покончила со старыми привычками. - Это пройдёт!
Уилтон пожимал плечами. Возможно, она была права, и когда-нибудь он либо уснёт окончательно и перестанет грустить о том, на что он способен, но чего не делает по необъяснимым причинам, либо возьмёт себя в руки и…
Тоска ничем не объяснялась, кроме молодости и разболтанности. Родители сетовали, что парень с детства слишком много думал что-то про себя, вот и раздул проблему из ничего. Труд не даёт скучать - был их девиз. Уилтон пошёл работать и потонул в ещё большей печали. Монотонность выжимала из него соки веселья. Потом он решил удариться в типичные подростковые развлечения: алкоголь, курение трубок тайком от родителей (азарт, вдруг поймают?), мелкое воровство. И вскоре понял, что это не то. Пустота не исчезала, а после буйной ночи, за которую парня ещё и ругали, дыра в груди на время становилась больше. Да и не шумных вечеринок и хулиганства просила его мечтательная натура.
Любовь? Не пришла её пора. Богатства? Не для него. Спорт? Не завлёк. Игры? Уилтон пытался приучить себя к популярному в их краях гольфу, но и это развлечение оказалось той ещё скукатенью.
Парень приучил себя разнообразить жизнь самостоятельно, чтобы впечатлительность не увяла. Он со страхом подмечал, что с каждым разом его всё меньше радуют привычные мелочи, всё больше рутины и нелепых обязанностей, которые тяготят. И тогда Уилтон завёл тетрадь, в которой отчитывался перед собой и Господом Богом, какие искорки детства он сумел привнести в жизнь сегодня. Ну там, покрасил листья ромашки в клубничный цвет, перепугав религиозную старушку по соседству, решившую, что кровавая жатва близка. Или пошёл учиться готовить, о чём ранее никогда не помышлял. Неожиданно, смело и когда-нибудь да пригодится - так Уилтон твердил себе. Лишь бы не терять непосредственность, восторги, связь с прекрасной реальностью. Не засыпать окончательно. Не позволять болезни прогрессировать.
Иногда становилось совсем невыносимо. Парень глядел на довольных или не очень окружающих и не мог уразуметь: чего так не хватает ему? Что он так отчаянно ищет и не может разглядеть в повседневности? Уилтон не считал себя особенным, избранным на подвиги, рождённым под счастливой звездой. Нет, он был таким же парнишкой, как и любой в его городе, стране, мире. Наверное, они тоже искали себя, но находили быстрее его. Везунчики.
А потом четвёртый сын бил себя по лбу и причитал: вот ведь глупец! И чего разнылся? Чем он лучше или хуже других? Всё хорошо, просто весенняя хандра накинулась. Чуть больше таких недовольных мин, и он добровольно сошлёт себя в Тамтоже.
Ни сестра, ни братья не мучились из-за того недуга, который тяготил Уилтона. Должно быть, это проклятье пятого, на которого благословения уже не хватало. Что же будет с шестым, и как Шенгиры вообще решились завести нового ребёнка, будучи на пороге старости?
На самом деле Уилтон уже и не помнил, как рано проявилась его болезнь. Возможно, причина того как раз и крылась в далёком детстве. Видите ли, его родители были теми ещё сторонниками монотонности, упорядоченности, повторяемости. Госпожа Шенгир могла часами играть одну и ту же композицию на фортепиано, петь одну и ту же песню, рассказывать по кругу понравившуюся ей байку. А вымуштрованные привычки бывшего вояки отражались даже в повседневных делах. Детей они, понятное дело, приучили к порядку, и это хорошо. Однако… Порядок не равняется заезженности действий. Его можно соблюдать и с вносимыми разнообразиями, а монотонность требует убийственного самокопирования до мелочей. Она сводит на нет глубину восприятия и разлагает живость мысли.
Отсутствие выбора профессии для старших, непреклонность некоторых домашних правил и выпячивающая необходимость делать что-то по шаблону и без фантазии давили на юных отпрысков. Обычно в таких случаях дети перенимали прививаемые привычки, и они накрепко срастались с их образом жизни. Только с Ултоном получилось всё ровно наоборот, и в нём быстро развилось отвращение к занудным повторениям. А со временем оно приобрело характер острого заболевания, преследовавшего его вплоть до восемнадцатилетия.
Так кем же вырос Уилтон? Ярко выраженных талантов он за собой не наблюдал, да и другие на них не указывали. Парень проявлял живой интерес ко многим занятиям и не боялся пробовать новое. При этом, гоняясь за количеством, он сильно терял в качестве.
А ещё Уилтон вырос на россказнях о нетипичном Тамтоже и представить не мог, что в один из самых обычных дней он попадёт в неприятность тамтоженских размахов.
Получив листок с делами от матушки, четвёртый сын отправился по списку. По пути он наткнулся на мини магазин.
- Лимонад за тройку, - гласила надпись на картонке. Красивый почерк, буквы большие, от них так и веет силой. На самодельном стульчике рядом с разлитым по бутылкам напитком нежился пухлый малыш Лонд, третий сын многоуважаемых Регердов. - За тройку чего?
- Это же очевидно. У нас всего одна валюта.
- Ладно, - кивнул Уилтон, внезапно заинтересовавшись ленью соседского сына. - Пожалуйста, будьте добры, извольте налить мне лимонада.
- Это ещё что?
- Три вежливых фразы. Валюта доброты.
- Не придуряйся, - поморщился Лонд, утирая потный лоб. - Плати деньги, и получишь свой лимонад.
- Может, тебе нужна валюта пушистых? В том дворе, - четвёртый сын указал направление пальцем, - кошка Марта родила четверых котят. Все чёрные, но один с белым пушком на голове, а у другого изумрудного цвета глаза.
- Ты придумываешь. Нет там никаких котят.
- Да, я придумал это. Надо же было объяснить тебе, что валют на самом деле куда больше.
Уилтон говорил серьёзно. Ему виделось очевидным, что люди могут впасть в заблуждение из-за недописанной фразы, но Лонд подумал, что над ним подшучивают. Он отмахнулся от паренька с листом поручений, как от докучливой мошки, и повернулся другим боком к припекавшему солнцу. Уилтон так и не купил лимонад - больше из вредности, хотя деньги у него имелись. Зато сам бес дёрнул его стянуть лежавший на краю леденец. Он спрятал его в кармане брюк, пока толстяк глядел в другую сторону. Подростковая привычка, что поделать.
- В другой раз! - бросил он Лонду и пошёл дальше.
Одноэтажный дом госпожи Пряник с красной крышей стоял на смежной дороге. Он на пятнадцать процентов представлял собой скромное жилище рыжеволосой женщины и на оставшиеся проценты - антикварную лавку. Близко же ей было идти на работу!
- Ты неправильно зашёл за калитку, - одёрнула парня госпожа Пряник. Сердитая, как и всегда. Уилтон поменял ногу, и лишь тогда ему позволили ступить на огороженную территорию.
- Матушка пожелала… - эти каракули невозможно было разобрать! Певица с божественным голосом, а красиво писать так и не научилась.
- Давай сюда, глупый, - женщина нетерпеливо выхватила бумажку и прочитала сама. - О, часы! Мы обсуждали с твоей мамой их изысканную гравировку.
- Конечно.
Разве это могло быть что-то другое? Либо ваза, либо часы, либо монеты ацтеков или кого-то там… Всегда одно и то же, даже поспорить не с кем. Всё равно Уилтон угадает максимум за три попытки.
Госпожа Пряник два раза переложила лист из одной руки в другую, прежде чем вернуть его. А ещё она считала предметы на удачу, и каждый день начинался с подобного ритуала. Уилтон сам был свидетелем проявления болезненной формы следования приметам и мог только сочувствовать женщине: в каких крепких тисках она, должно быть, жила. Ведь если она забудет провести какой-то ритуал, весь день пойдёт под откос! Если соседи неправильно переступят порог, как это сделал сам парень, - всё под откос! Если она сразу повесит платье в гардероб, а не с третьего раза - прощайте, удача и счастливая жизнь! Это было ужасно. Уилтон невольно содрогнулся, и женщина почти с теплотой сказала ему: