Раздражение от нежелания девчонки обуть свои чертовы ботинки.
И вновь возбуждение. Дрожь в пальцах, вынуждающая сжать их сильнее на нежной коже упругой попки в черных трусиках. Девичья нетронутая промежность, прильнувшая к моему паху, волна ее мурашек в моих ладонях и ерзание на стремительно деревенеющем члене.
Я еле дошел до квартиры.
Вернее не так.
Я еле заставил себя опустить Рони на пол, а не прижать к стене и прямо так, не снимая штанов и кроссовок, овладеть этой маленькой Предводительницей Северного, мать их, Альянса!
И клянусь, я чувствовал запах ее возбуждения! Я это не придумал! Не нафантазировал под влиянием отхлынувшей от мозга крови. Я, словно животное, носом втянул готовность своей самки к соитию.
Своей? Самки?
Вот тут-то я и охренел от собственных выводов и стремглав выскочил за дверь.
Два часа ходил по мягкой травке, нежно щекочущей уставшие за долгий день ноги. Всматривался в землю, боясь наступить на мину от любителей собак, проживающих в нашем доме. Дышал прохладой летней ночи с цветочным ароматом. Кормил тощих городских комаров собственной бурлящей по венам кровью.
И думал.
Думал о том, что со мной произошло.
В эмоциональном плане.
За каких-то сорок минут, проведенных в компании Стрекозы, я испытал столько диаметрально противоположных чувств, столько неподдельных ярких впечатлений, искренних переживаний, диких инстинктов и желаний, сколько не испытывал, пожалуй, никогда.
Разве что только в детстве.
В то время, когда удивлял кружащий в небе тополиный пух, радовали сердце воздушные шары, стремящиеся ввысь, мечталось о собственном мотоцикле, непременно желтом, и непременно с горящими фарами, когда целое лето в деревне проносилось калейдоскопом счастливых мгновений, вдали от педантичной матери, оберегающей мои новые светлые брючки, как коршун гнездо, и чересчур серьезного отца, отрицающего полезность игр и совместного времяпрепровождения.
Я был убежден, что вместе с детством утратил и способность испытывать подобные эмоции, и смирился с тем, что стал бесчувственным сухарем. Но нет! Нет! Все эти чувства до сих пор живут внутри меня. Просто самостоятельно вытянуть их наружу не получается. Зато это с легкостью выходит у Февронии.
Когда ноги стали понемногу замерзать, а мятежное восстание в собственных брюках оказалось безжалостно подавлено, взглянув на темные окна нашей квартиры, я отправился домой.
За порогом старенькой однушки встретила тишина и полумрак городских ночей, которые никогда не бывают наполнены мглой, питаясь светом фонарей, рекламных щитов, машин и неспящих окон.
Принял душ. Вспомнил, что ужасно голоден. Нашел на кухне ужин и с удовольствием его съел, делая в памяти заметку, посетить супермаркет и наполнить продуктами холодильник. Старался не шуметь, но пару раз уронил ложку, ощутив себя неуклюжим слоном.
К кровати пробирался на цыпочках, ступая на половицы, которые совершенно точно не скрипели, безошибочно вспомнив их расположение. Нырнул под одеяло и провалился в глубокий сон.
Утро встретило проливным дождем, капли которого неистово молотили в окна, приоткрытые створки впускали холодный сырой ветер в квартиру.
Я изумился тому, как резко произошла смена погоды. Еще каких-то четыре часа назад мы с Февронией наслаждались теплом летней ночи, а теперь за окном развернулась настоящая осень.
Стрекоза спала в своей палатке, укутавшись в одеяло как в кокон, только нос торчал наружу.
Замерзла.
Встал и плотно закрыл окна. Достал из шкафа шерстяное одеяло и укрыл девчонку. Выбираться из постели было откровенно лень, да и погода располагала остаться в ней как можно дольше.
Минут через пять, видимо согревшись, Феврония раскрылась, откинув край одеяла. Моему взору предстала гладкая кожа ее рук, обнимавших подушку, острые и в то же время хрупкие лопатки и слегка растрепанная розовая коса экзотической змеей пригревшаяся между ними.
Я смотрел на девчонку и думал, что, наверное, было бы охрененно, если бы Стрекоза вот так лежала на мне. Уткнулась холодным носом в живот, обняла руками за талию и сладко сопела, видя свои, несомненно, розовые сны, а я бы гладил ее по голове, зарывался пальцами в мягкие волосы и упирался эрекцией в упругую грудь с твердыми сосками.
Член, проснувшийся вместе со мной уже в обычном приподнятом настроении, воодушевленно занял боевое положение и до боли уперся в плотную ткань белья.