ВАДИМ. Мы все, я так понимаю, не в восторге от этого. У меня тоже есть повод для недовольства. Я пилил сюда не сорок километров, и даже не сто. Думаю — друзья. А тут предъявы! По поводу того, что восемь лет назад было, уже неоднократно обсудили. Последние хвосты решили уже в этом (он изображает пальцами набор букв в телефоне). Но мы не списывались и не созванивались давно. Вот я здесь. И? Кто-то спросил меня, где работаю, сколько зарабатываю? Как у тебя, Вадик, с ипотекой? Не-ет! Никто! Никто из вас не спросил, а зачем я приехал? Надолго? Блин! На чем добирался? Никто!
Пауза.
КАРИНА (медленно, раздельно). Это тебе кажется, Вадим, что ты приехал. Будто бы из Москвы. Для них, для Антона, ты не просто откуда-то прибыл. У них же восприятие кривое. Для них ты будто бы из комы вышел. Очнулся. Не спрашивают у человека после болезни, как ему было там. Не спрашивают, надолго ли он вернулся в здоровую жизнь.
ВАДИМ (помолчав). У тебя такое же восприятие, Карина?
КАРИНА. Я с вами живу большую часть своей жизни.
АНКА. Я спрашивала: как у тебя, Вадим. Но ты сам не ответил. Сказал — нечего рассказывать.
ВАДИМ (подумал). Да. Есть такое ощущение. Да. Будто из комы вышел.
КАРИНА. Не ври.
КЕНТ. Говорят, скоро всем бабам обрежут задницы и пустят их гулять по Володарской. (Щелкнул языком). Давайте выпьем что ли.
ВАДИМ. Настроение ушло.
КАРИНА. Не ври.
ВЕНИК (берет бутылку). Выпить, так выпить.
АНКА (хнычет). Юра, не надо. Ты не остановишься, Юра. Завтра на работу, опять подменяться? Ну, Юр.
Возвращается Паныч.
ПАНЫЧ. Не слышу праздника! Что за тошнотворная тишина?! Брат Веник! Развязываешь? Одобряю. Ну?! Веселее, народ! Шоу маст го он, кураж и копоть! Давай, давай, давай! Праздник продолжается!
Занавес.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Та же гостиная. Вечер, зажжена люстра и светильник на стене. Карина и Анка сидят на диване. Кент стоит у окна с электронной сигаретой. Дверь в кухню закрыта, из-за нее смутно доносятся голоса.
1.
АНКА (прислушиваясь). Ругаются.
КАРИНА. Помирятся. Повод ниочемошный.
АНКА. Юра бесится, что ему ничего не рассказывают. Он очень переживает. Придет домой, в стену смотрит. Я ему: что случилось? Он: «Кент с Панычем в студии репетировали, меня не позвали». И молчит. Слышишь, Володя?
КЕНТ. Мы не репетировали. Я ни палочки, ни клавиши в руки не брал давным-давно. Сделали только аранжировку на одну старую тему. На две. На несколько.
АНКА. Позвали бы по дружбе.
КЕНТ (не обратил внимания). Я не играю. Антон, он весь в этом деле, моя игра попроще. Зря?
КАРИНА. Не зря. За свет и воду не должны, как некоторые.
КЕНТ. Долги погасим. (Пауза). Помните? (Напевает в блюзовой манере). Да, не сложился наш пасьянс, альянс… ты-ды-ды-дын… пуста рука. Ведь ты играешь на большие ставки в преферанс. Я-а…. подкидного дурака.
Пауза.
КАРИНА (Анке). Рожать не надумали?
АНКА. А вы?
КАРИНА. Мужика от друзей может отвлечь ребенок. Но не факт, что так будет, возможно наоборот — мужик совсем пропадет из дома.
АНКА. Надо как-то совмещать. Напрочь от друзей отрывать — плохо.
КАРИНА (усмехается). Конкретная ты, Нюрка. Это — хорошо, это плохо. Это — очень плохо, но можно, раз хочется. Или: и плохо, и не хочется, но так сложилось, ничего не поделаешь.
Пауза.
КЕНТ. У Пушкина был сын, который не умел сидеть на стуле. Откровенно говоря, Пушкин был и сам не мастер сидеть на стуле.
КАРИНА. Тысячу раз рассказывал.
КЕНТ. Тысячу первый проговорю. А потому что абсурд! (Пауза). Абсурд — наше все, вся жизнь,… где содержание противоречит смыслу, а смысл не соответствует поиску смысла. Если она, жизнь, конечно, стоящая. Если, конечно,… если ищешь тот дом с золотыми окнами, к которым невозможно прикоснуться, ведь золото — не золото, а лучше и ценнее — целый солнечный отблеск. Лучше, чем золото! Незыблемая данность парадокса. (Пауза. На кухне замолчали). Но главное, абсурд — это оружие! Он хлещет ханжей и зануд, как Спаситель гнал фарисеев из храма. Гнать унылых педантов! У них все по полочкам, на каждой полочке — ярлычок. Ханжа интересуется: в чем смысл вашей песни? Чему вы учите? Где воспитательная сила искусства и достоверность? Вон пошел! Дурень. Ты за ущербностью собственной мысли держишься твердых догматов, тебе не понять. Ты боготворишь того, кто для тебя установит традиции, ценности и ритуалы. Эти ненавистники свободы! У них аллергия на всякую живую жизнь. Они взывают: назначьте нам кумиров, идолов, кто будет точкой отсчета. Найдет ханжа универсальное мерило — он счастлив, он целует этот пыльный штангенциркуль. Теперь ему все понятно! Когда вольные люди болеют в сомнениях, в подлунных метаниях, ханжам все предельно ясно, у них ледовая тысячелетняя нравственность. И не важно, что мораль мутирует в каждом поколении. Нет, они уверены, что штангенциркуль пребывает во веки, он вечен. Он всеяден! На правильно-неправильно поделим, и навесной замок на дверь. Горе тем детям, чьи родители ханжи! Горе тому народу, в котором царствуют догматы. Даже если это самые светлые истины, человек имеет право на сомнение. Сомневайся, человек! Сомнут, заклюют, захейтят, тогда верный путь — абсурд. Надавай лещей ханжам! Только одна опасность, что душнила утащит твой абсурд и хитро переделает его в догмат. Диалектика. Беда! Тогда найди новую нелепицу… Дао, которое может быть названо, это не Дао. А, каково? Абсурдище! Ударят тебя по левой щеке, подставь сразу правую — призыв звенящий, непонятный. Убийственный парадокс! А граф, его сиятельство, Лэйф Толстой? Патриотизм — есть чувство ненужное, вредное, неестественное. В те времена такое сказать! Очень круто. Абсурд рождается там, где ходят гиены въедливых правил, и стая сознательных граждан, следящих за соответствием. Если не соответствуешь правилам, последует ханжеский вой. Сознательные граждане, вам делать больше нечего?! Есть великая фраза: тебе жить. Все! Делаешь поперек? Тебе жить. Желаешь непонятного? Тебе жить. Идешь на преступление? Тебе жить. Потом не обижайся. И не лезем. Давайте оставим друг друга в покое.