В современном обществе ты еще не успеваешь совершить личный религиозный выбор, как тебя уже настолько тотализируют и демократизируют, что в тебе уже не остается, чем выбирать.
Попыткам хоть как-то разобраться с собственной верой всегда предшествует логически отчаянная борьба за то, чтобы не превратиться твердый и пустой шарик внутри человеческой суспензии. Хронологически то и другое происходит одновременно.
Кажется, что весь мир против тебя:
Неприятнее всего, что это так и есть. «Если у меня паранойя, то это не значит, что меня никто не преследует».
На таком пути крайне трудно не закончить свою жизнь передозом героина. Либо в буквальном смысле, как только что цитированный автор, либо в каком угодно ином, например, спиться.
При получении человеческой биомассы человеческое сырье перерабатывается в установке, состоящей из мельницы и центрифуги. Если из тебя не получилось аккуратной частицы для гомогенной суспензии, то центрифуга, отделяющая подходящие частицы от всех остальных, выбросит тебя в отходы. Ты должен либо идти со всеми, либо тебя выбросит во фракции наркоманов, алкоголиков, бомжей и тому подобного. Тогда для тебя тоже найдется некоторая экологическая ниша, хотя и некомфортабельная (так как на свалке).
Для тех, кто может это читать хотя бы с минимумом разумного интереса, проблема непопадания в суспензию либо решена, либо они знают, как ее решить, хотя, быть может, не решаются на что-то по-настоящему решительное. Зато тогда для них проблема героиновой зависимости от мира сего должна стоять остро.
Механизмы тоталитарной демократии почти не оставляют для верующих людей возможности не становиться военными и оставаться штатскими. Штатские только случайно могут не попасть под размол и в центрифугу. Может быть, это возможно, но рассчитывать на это больше нельзя.
Поэтому единственный жизнеспособный религиозный выбор сегодня — это выбор войны. Как, впрочем, оно было с самого начала, в первые три века христианства. Историческая передышка, которую давали христианские империи, после XIX века закончилась окончательно (а по сути, она закончилась в 1453 году с падением простоявшей тысячу лет единственной великой христианской империи — Византии; все прочие христианские империи были ее бледными и недостоверными копиями).
Итак, остается только один реально эффективный способ стать верующим в наше время: выбрать войну.
И очень многие это понимают. Поэтому наше время — время не только тоталитарной демократии, но и бунта против нее. Увы, не столько войны, сколько всего лишь бунта… Бунтуют люди иногда смелые, иногда, скорее, глупые, чем смелые, но всегда — обреченные на поражения.
Это про них сказано, что плетью обуха не перешибешь. Потому что известно: если на тебя могут пойти с обухом, то ты должен стрелять. Ты должен не поддаваться эмоциональным порывам, а найти оружие более технологичное, нежели обух. Такое оружие выдают только в армии, которую необходимо найти и в нее записаться. А пока ты занят поисками и обучением — не надо проявлять свое недовольство теми, кто может огреть обухом.
Нам симпатичны всякие бунтари. Но сделаем еще один шаг в нашем понимании. Пусть у нас будут некоторые бунтари, которые нам симпатичнее всех остальных. И пусть это будут те, кто пошли и записались в действующую армию.
Армия отличается от бунтовщиков не только дисциплиной, но прежде всего — профессионализмом. Бунт — это занятие только на время бунта. Профессиональная армия — это занятие на всю жизнь. В некоторых военных профессиях не бывает «бывших». В наибольшей степени это относится к главной из военных профессий — христианству.
7. Почему свободный человек должен гнушаться «счастьем»
Сделать выбор в пользу профессиональной армии и именно такой, которая воюет и будет воевать всегда, мешает одно: стремление к «простому человеческому счастью».
Когда это стремление сознательное, тогда выбирают штатскую жизнь, а на практике, в условиях тоталитарной демократии, это путь в человеческую биомассу.
Когда это стремление не столь сознательное, тогда выбирают героин или «героин» — какое-то непростое (но на самом деле такое же простое) и тоже человеческое счастье. На практике, в условиях тоталитарной демократии, это путь на свалку и/или в преждевременную физическую смерть.