В 1990-е годы, а отчасти и до сих пор, это плохо понимают в наших ИПЦ, бездумно копируя порядки дореволюционной церковной жизни, о которых к тому же судят по Московской патриархии. Конечно, у нас не было материальной возможности разводить церковный феодализм, отдавая какие-то общины «в кормление» назначенцам церковной бюрократии, но у нас и без этого хватало попов-паранпотистов — то есть таких клириков, которые сами были приняты или рукоположены без всякой стоящей за ними общины и потом сброшены архиереем на какой-то не имеющий клириков приход. Обычно это вело к формированию среди прихожан убеждения — которое они обычно стесняются высказать, — что главные церковные нестроения бывают от священников, и без священников общине лучше. Об этом стесняются говорить, так как получается, что церковной общине как бы лучше без Евхаристии, нежели с Евхаристией, но с попом-парашютистом (и нередко — диверсантом).
Почему парашютисты плохи — это достаточно понятно. Кандидаты в священники должны выдвигаться той общиной, где они будут служить. Или, менее нормальный, но тоже не худший вариант, — священник, рукоположенный случайным образом (по капризу архиерея), может все-таки создать вокруг себя общину. (Все же это ненормальный способ: сначала должна формироваться потребность в священнике, а уж потом рукополагаться священник для удовлетворения конкретно этой потребности.) Но такие священники уже заняты в своих общинах и не могут становиться парашютистами для других общин. Парашютист — это священник без личного авторитета; создание не столько никчемное, сколько вредное: это опасный паразит в теле церковных общин. Он может быть выгоден архиерею своей полной зависимостью от начальства, а не от общины (с которой он особо не связан), но лишь в том случае, если сам архиерей служит или себе лично, или церковной бюрократической системе, но никак не Церкви. Именно при бюрократическом извращении всех принципов церковного управления стали в свое время воспитывать священников как солдат архиерея и архиереев как солдат Синода, не допуская образоваться их более тесной связи с людьми, нежели с начальством (и, в частности, для этого практикуя антиканонические перемещения клириков из одного прихода в другой приход и из епархии в епархию).
Поэтому не надо принимать в ИПЦ священников без приходов. Надо думать не о том, каким чином их принимать, а о том, чтобы не принимать их вообще: их служение в священном сане для ИПЦ будет вредно. Если они решили переходить ради спасения души, то пусть переходят мирянами.
Да, воспитать священника — это длительный процесс, а принять хорошего священника с общиной — редкое событие. Но быстрее не получается. То, что получается быстрее, — жизнеспособно лишь в качестве церковных паразитов.
Поэтому нам, ИПЦ, можно только смириться с тем, что священников у нас будет мало. Кажущаяся легкость приобретения их сравнительно с советским временем — только кажущаяся. Да, на фоне советских гонений — это и на самом деле легкость, а на фоне РПЦ МП — это все равно крайнее оскудение. И нам нужно просто научиться с этим жить, благо ничего особенно нового изобретать для этого не требуется: достаточно опыта Катакомбной Церкви, но при современных средствах коммуникации.
Я хочу напомнить, что для причащения нужны Святые Дары, а вот священник уже необязателен. Он обязателен лишь для того, чтобы эти Святые Дары заготовить. Именно так причащались катакомбные христиане в своем большинстве, так как лишь единицы из них могли участвовать в службах со священником, но обычно священник передавал Святые Дары в общины через связных (которыми всегда бывали женщины — чтобы вызывать меньше подозрений), а потом служили обедницу и причащались под контролем авторитетных членов общин из монашествующих или мирян (иногда тоже женского пола). Также и исповеди передавали священнику через тех же связных в виде записок.