— Ты мне никогда об этом не говорила, мама.
— Боялась, кошмары тебе сниться будут.
Бригитта повернула к себе лицо матери:
— Я ж теперь большая, мама, и... смелая. Ты же знаешь...
Фрау Эрна посмотрела на дочь, погладила ее по голове.
Она хорошо помнит эту поездку. Словно это было вчера.
...Автобус промчался по узким извилистым, покрытым булыжником улицам Веймара, остановился на просторной площади. Оперный театр — чопорный, с колоннами; памятники Гете и Шиллеру... Эрна Пунке поднялась затем по скрипучим лестницам в дом. Паркетный, натертый до блеска пол. Витрина. Вещи Гете: фрак, цилиндр, трость. Пожелтевшие рукописи «Фауста». Первые издания стихов. Портреты родных, близких, друзей, знакомых. Замечательное общество. Замечательные стихи. Замечательные книги. И отзывы. На разных языках. Со всего света.
Фрау Эрна ходила по залам, и ей казалось, что она дышит воздухом, которым дышал Гете, видит, как он пишет свои стихи, как читает их людям... Теперь его стихи читают все немцы, читают с упоением, страстью, ибо Гете — их поэт, его стихи — их стихи.
Пунке купила при выходе набор открыток. Будет показывать своим ребятишкам на уроках. А потом, может быть, они с Бригиттой соберутся в отпуск, приедут в Веймар, и дочь увидит город Гете.
Снова бежит автобус по узким улочкам. Подкатил к домику — два этажа, чердак, остроконечная крыша, маленькие оконца. Знаменитый, оказывается, этот особнячок. Здесь жил Шиллер.
Фрау Эрна переступила порог домика. Пахнуло стариной: маленькие уютные комнатки, простенькая мебель, конторка, за которой поэт писал стихи. Может быть, именно здесь родились строки: «Обнимаю вас, миллионы, всей вселенной — поцелуй». Может быть, и «Вильгельм Телль» тут был написан великим Шиллером. А это обложка «Разбойников» с девизом: «На тиранов!»
В отпуске, при случае, и в этот домик заглянет Бригитта. Как не заглянуть!
Дорога вьется по склону горы. Хорошая асфальтированная дорога. И не так уж высоко забрался автобус, а кажется, не хватает воздуха: на сердце камень, на лицах людей скорбь. С каждым километром все тягостнее и тягостнее на душе: вот-вот скажут — Бухенвальд.
Лес сменяется открытым, почти без растительности, небольшим плато. Ветер воет словно в трубе. Он несет по лысой поляне шары перекати-поля, колючие, зловещие.
Автобус остановился на площади.
Проходная.
Фашисты пропускали через нее людей, тщательно осматривая. Даже просвечивали. Искали золото. У кого, случаем, остались золотые зубы — вырывали с корнем.
А в этих камерах-склепах пленных пытали. За что? На это трудно ответить. Может, даже ради развлечения. Привязывали к дыбе. Били по голове и ногам колотушкой. Увесистой. С килограмм. Женщин привязывали к другой, попривлекательнее: дыба хорошо постругана, без сучка и задоринки. Колотушка немножко полегче. «Неужели пытали и женщин?» — подумала с ужасом фрау Эрна.
Дамские сумочки, перчатки, абажуры. Они сделаны из человеческой кожи. А эти волосы фашисты сдирали вместе с кожей с живых людей.
По двору лагеря фрау Эрна шла пошатываясь. Впереди виднелся приземистый крематорий-душегубка, с массивной высокой трубой, из которой когда-то валил черный смрадный дым.
Войдя внутрь мрачного каменного здания, фрау Эрна посмотрела на рейку. Человека ставили измерять рост. Посредине рейки видна щель. В эту щель высовывалось дуло пистолета. На уровне затылка. Раздавался выстрел. Человека укладывали в тележку и, сбросив в люк, отправляли в печь. Одного за другим. Методически, пунктуально, по конвейеру.
Страшно!
Жутко!
Невыносимо жутко!
Экскурсантов приглашают пройти вот к этой стене. «Стоит ли? Может ли быть что-нибудь чудовищнее того, что она уже увидела?» — Фрау Эрна зажмурила глаза и заткнула уши пальцами, чтобы ничего больше не видеть и ничего не слышать.
Говорят, обязательно стоит. Здесь фашисты совершили одно из самых зловещих своих преступлений.
Подошли ближе. На стене — мемориальная доска, на окнах — венки из металла. Рядом у стены — живые цветы. И над ними портрет — все сразу узнали его: бритоголовый, лобастый, большие глаза, курносый нос, полные, будто припухшие губы...