Изредка мадам де-Пинто, окинув взглядом свои владения, состояние из одной единственной, но зато большой и высокой комнаты, принимала героическое решение водворить все вещи на их места. Но обычно это ни к чему не приводило. Во-первых, потому что найти для каждой вещи определенное место было невозможно, а во-вторых, потому что с присущей ей мудростью Олив понимала бессмысленность подобного занятия. Все весьма относительно в нашей быстротечной жизни, и разве не все равно, где будет стоять глиняный кувшин с водой — на столе, на полке с книгами или на полу возле плиты? Если захочешь пить, то всегда сумеешь утолить жажду. В конце концов, для этого совершенно не обязательно глотать застоявшуюся в кувшине воду. Гораздо проще налить холодной и свежей воды из крана, или сварить кофе, или вовсе не пить именно в эту минуту, а спокойно дождаться, когда злополучный кувшин окажется у тебя перед глазами.
В студии много книг. Пожалуй, слишком много, чтобы уместиться на двух-трех полках. Потому они и оказываются в самых неожиданных местах — на кухонном столе, в ящике с продуктами или просто на полу возле камина. Впрочем, это удобно: в любую минуту можно удовлетворить свою любознательность, пробежав несколько строк, подвернувшихся под руку, не двигаясь при этом с места. А найти нужную книгу среди тех, что стоят на полках, все равно невозможно. Да и пылью они покрылись весьма основательно. Краски и кисти искать не приходится. Они повсюду — на столах и столиках, на стульях и креслах, на диване, который возвышается на специальном помосте и предназначен для натурщиков, и на полу, в стаканах и на тарелках. Бесполезно остерегаться: рано или поздно ты все равно будешь вымазан — в лучшем случае, задев за край незаконченной картины, в худшем — сев на забытую в кресле палитру.
Зимой в студии холодно. Даже груды угля не в состоянии обогреть это громадное помещение. И сколько бы ни топился камин, тепло будет только возле него и только тогда, когда он топится. Но борьба с холодом закалила де-Пинто; они уже давно выработали спасительную морозоустойчивость и к невзгодам зимы относятся со стоическим равнодушием.
Зато летом здесь хорошо. Особенно утром, когда лучи солнца беспрепятственно льются в студию сквозь стеклянную нишу в высоком потолке, когда ветви дерева, растущего под окном, заглядывают в комнату, отбрасывая нежную тень на занавески, на пол, на стену. Вся гамма звуков Келсо-плейс врывается в студию; детские голоса, грохот проносящегося электропоезда, урчание маленького грузовичка молочника, развозящего свой товар по переулкам Кенсингтона.
Мадам де-Пинто и молочник — друзья. За шесть лет знакомства у них выработался свой стиль разговора: быстрая лаконичная беседа, вмещающая всю сумму ежедневных новостей, и обычный финал—взятые в долг бутылка молока и четверть фунта масла. У Олив де-Пинто не всегда хватает денег на хозяйство, хотя скромные возможности семейного бюджета ей хорошо известны.
Это, разумеется, не означает, что Руфусу придется отказаться от удовольствия совершить обычную прогулку до перекрестка Викториа-роуд и Маунт-мьюз, где расположен ближайший кабачок. Нет, с этой привычкой он сжился и отказываться от неё не помышляет. Но в тот день, когда продукты у молочника забраны в долг, Руфус отправится в овощную лавочку сам, не доверяя сложного ритуала покупки спаржи, апельсинов и капусты своей несколько экстравагантной супруге. В конце дня все это можно купить дешевле. И не так уж важно, если бочок у апельсина немного потемнел, а капустный кочан слегка растрепан. Олив все равно сумеет приготовить вкусный обед и будет мило улыбаться, и они вместе накроют стол, разыскав всю необходимую для вечерней трапезы посуду. И даже бутылка сухого вина будет извлечена Руфусом из одному ему известного тайничка под ступеньками лестницы, ведущей на сооруженную под самым потолком галерею. Мелочи жизни, как всегда, отступят на задний план. Останется главное: радостное ощущение того, что день прошел совсем не зря — почти закончена картина, над которой Руфус трудится уже несколько недель, и знакомое чувство усталости.