Дома я не собиралась оповещать о происходившем, но Костя был в курсе и без моих оповещений. Он дал мне понять об этом, не развивая тему В ближайшие недели на моих лекциях появлялись без всякого предупреждения то Тимофеева, то Головенченко, то некоторые другие члены партбюро. Никаких особых последствий это не имело, но напряжение и ощущение мерзости у меня не пропадало. Оно исчезало, куда-то отодвигалось на то время, когда, стоя за кафедрой, я рассказывала студентам то о Бальзаке, то о Диккенсе, то о Драйзере. Лекции помогали мне и даже спасали. Плохое забывалось, становилось легко, даже радостно. Потом все возвращалось на круги своя, но не столь обостренно.
Стала появляться у нас Ира, которую я не видела со времени отъезда в Англию, целый год. Она-то и сообщила мне о принятом ими — Костей и ею — решении пожениться, оформить свой брак «уже официально». Это решение они твердо приняли, сказала Ира, когда я была на Британских островах. Теперь и мне стало необходимо в связи со сложившейся ситуацией принять и своё решение. Я его приняла: развестись с мужем. Начала оформлять необходимые документы, хотя согласия со стороны мужа (теперь уже «мужа по документам») не последовало, что затянуло процедуру развода на несколько месяцев. Среди нашей родни разводов не было. Родители были потрясены, но ко всему отнеслись с пониманием. Анюте было хуже всех. Тётя Маша молилась. В соответствии с существовавшими в то время правилами, процедура развода было многоступенчатой: сначала публикация объявления в газете, потом рассмотрение дела на заседании районного суда, затем — в городском суде. На первом заседании суда иск супруги, мой иск, удовлетворен не был из-за несогласия супруга, но был определен срок на обдумывание и возможное примирение. После второго заседания районного суда, опять не удовлетворившего иск, дело поступило в городской суд, то есть оно не само поступило, а его следовало самим представить в канцелярию городского суда, с Малого Власьевского переулка — на Каланчевку. Ранним утром в июне 1963 года я туда и отправилась вместе с мамой, не захотевшей отпускать меня одну. Зрелище, представшее перед нашими глазами возле здания суда, потрясало, весь двор был забит людьми, очередь желавших сдать свои заявления (в тот день принимались заявления о разводе) вышла за пределы двора и тянулась по улице. Мы встали в конец и медленно продвигались, к обеду оказались у канцелярской стойки. Документы сдали. Через неделю следовало узнать о дате. День этот назначили на 27 августа 1963 года. До этого срока оставалось два с лишним месяца.
Родители решили отправить меня с Анютой в Прибалтику, в Паланге, где мама знала адрес комнаты на улице Смильчу в доме 64, сдававшейся на лето дачникам. Туда мы и отправились. Провожать нас к самому поезду пришел и Костя, а вскоре в Паланге на почте в окне «До востребования» на моё имя пришло от него письмо. Оно было не послано, а, как мне было сказано, просто передано в это окно «мужчиной средних лет приятной наружности». В письме Костя снова просил меня отказаться от развода с ним. Дня через два я увидела его в группе туристов близ ресторана «Юратис» в центре Паланги. Скрылась от него в кустах и вернулась в дом на улице Смильчу по задворкам, опасаясь совсем нежелательной встречи. Очевидно, он искал ее. Купаться мы теперь ходили на самый близкий от дома женский пляж, куда доступ мужчинам был закрыт, а женщины могли купаться без купальников. По вечерам гулять не ходили. В конце июля уехали, а 27 августа состоялось заседание городского суда на Каланчевке. Развод состоялся, хотя Константин Алексеевич Михальский на суде отсутствовал, и судья читала его заявление, в котором он выражал своё несогласие с разводом и просил об отсрочке окончательного решения. С его просьбой, выраженной в форме требования с угрозами, суд не согласился, сочтя её на этот раз неправомерной.