Этот день наступил, и пришлось его пережить. По своему опыту я знала, как могут разрушаться надежды и большие ожидания, и изо всех сил старалась быть бодрой и уверенной в себе, но все же по дороге в институт ноги слегка подкашивались, и в скверике перед Пироговской улицей пришлось минут пять посидеть на скамеечке. Но не больше, надо было двигаться вперед, надо было быть в форме, а значит, надо держаться. Я встала и пошла, уверяя себя, что все это вполне обычно, ведь уже сколько раз этим же путем шла я на лекции, да и почему мне, собственно, страшно? Ведь я уже знаю содержание отзывов, всех четырёх, и все они положительные, а некоторые даже очень хорошие. Ожидая их, я тоже боялась, а теперь пора с этим кончать. Как раз приняв это решение, я и оказалась у входа в институт. Стало легче под его сводами.
Защита должна была проходить в 9-ой, самой большой в нашем институте аудитории, в той самой, где проходило столь драматически завершившееся для меня партийное собрание, на котором рекомендовавшие меня в партию произносили совсем не то, что было написано в их рекомендациях Невольно вспомнив об этом, я вновь содрогнулась, и заходить в аудиторию не захотелось. Но поднялась по крутым ступенькам и сразу увидела, как много собралось здесь народу; высокий амфитеатр рядов был почти полностью заполнен. Так не бывало на защитах, где мне приходилось присутствовать. И опять в голову полезли всякие страхи. Пока ученый секретарь Совета знакомил слушателей с моим «Листком по учету кадров», а я, уже сидя на сцене, за столом рядом с председателем Совета, должна была готовиться к своему вступительному слову, вместо этого думала не о проблематике своей работы и не о том новом, что есть в ней для отечественного литературоведения, и не о практическом значении своего исследования, вспоминала почему-то сад около дома Вирджинии Вулф и о том, как, разувшись, я ходила в нём по траве и что при этом чувствовала. «Никаких потоков сознания», — говорила я себе, просто приказывала. — Надо выкорчевать всякую траву!»
«Что же останется?» — вновь вставал вопрос. «Бесплодная земля, — отвечала я, устремляясь к поэме Томаса Элиота. — Прекрати это неуместное движение воспоминаний и чувств!» Но при этом мысли мои устремлялись к Лоуренсу, который, как никто, умел передавать их движение. Спасена я была только тем, что председатель Совета призвал меня к выступлению. Вступительное слово было произнесено уверенно и, как мне показалось, четко и ясно. Села на место и увидела в третьем ряду слева сидящих рядом самых крупных англистов из ИМЛИ: Анну Аркадьевну Елистратову (ею и был подписан внешний отзыв) и Диляру Гиреевну Жантиеву, чья книга «Английский роман XX века» недавно вышла. И меня это порадовало, а не испугало.
Члены Совета задали несколько вопросов, но не сложных. Отвечать на них оказалось интересно, все они касались творчества модернистов и степени знакомства с их наследием современных английских студентов-филологов и читателей. С этим справилась. Секретарь Совета прочитал внешний отзыв, в котором серьёзных замечаний по содержанию работы не было, но выступать после этого защищавшему работу было необходимо. Выступила, благодарила писавших отзыв. Потом начали выступать оппоненты (по алфавиту) — сначала Аникст, за ним — Гражданская, завершал Орлов. Слушая их, я радовалась: страхи отступили. Отвечала, каждому оппоненту в отдельности. Некоторые трудности возникли только при ответе профессору Орлову, углубившемуся в воспоминания о том, как во время приезда в нашу страну Герберта Уэллса он «имел честь сопровождать английского фантаста по Нижнему Новгороду и беседовать с ним». И ещё он познакомил слушателей с содержанием своей монографии о Вальтере Скотте. И хотя профессор говорил не совсем то, что написал в отзыве, я его тоже благодарила от всей души, а он несколько позднее пообещал и меня познакомить с достопримечательностями своего города, когда я туда приеду. Но прямой связи с процедурой защиты это уже не имело. Главное свершилось: сказанного было достаточно, чтобы члены Совета проголосовали единогласно. Радостным для меня оказалось и выступление Д. Г. Жантиевой, сказавшей своё доброе слово о моей работе. Все кончилось благополучно. Гора свалилась с плеч. Теперь я свободна.
Сразу же пошла к маме. Она ждала меня и волновалась целый день. Увидев, заплакала, но сказала, что это слезы радости, но плачет ещё и потому, что папа не дожил до этого дня. Тётя Маша, увидев меня живой и улыбающейся, перекрестилась. В доме на Дорогомиловской была и Анюта, знавшая, что сюда-то я и приду прежде, чем к себе домой. Все мы были счастливы и все хотели есть. Ужин был прекрасен.