Британские острова и Диккенс вновь отдалялись, роман «Под игом» с его устрашающим названием входил в мою жизнь. Освоить его в контексте болгаро-русских историко-литературных связей мне предстояло в течение оставшихся у меня восемнадцати месяцев аспирантского срока.
Болгарскому языку стал обучать меня доцент Андрей Иванович Павлович с кафедры русского языка, все остальное, связанное с миром славистики, требовало самостоятельной ориентации. Не раз приходили на память слова Самуила Борисовича Бернштейна, советовавшего мне поступать на славянское отделение. И все же от английской литературы я не отходила, оставалась верна своей привязанности к ней, но на некоторое время вынуждена была сосредоточиться на Вазове, а это повлекло за собой и многое другое — обращение к истории Болгарии, к деятельности предшественников и современников Вазова. Заниматься приходилось много, и свободного времени не оставалось.
Весной 1950-го года в Москве появился Ревдит. Выглядел он ужасно —худой до синевы, с ввалившимися покрасневшими глазами. Приехал хлопотать по делу своей матери. её арестовали, и он не знает, где она находится и что её ждет. Пытался узнать. Ничего утешительного сказано ему не было, но обещали сообщить почтой о возможности переписки. Перед возвращением Ревдита в Старый Оскол позвал он меня зайти вместе с ним к одной нашей однокурснице Нине Орловой. Ещё год назад она вышла замуж за венгерского журналиста, с которым Ревдит был знаком по библиотеке, где помогал несколько раз по его просьбе уточнить переводы с английского некоторых нужных ему работ. Потом он изредка получал от него письма, но теперь журналист почему-то замолк. Пришли к Нине, позвонив сначала по телефону. Она не выказала особой радости. Показала совсем недавно родившегося у неё младенца, а потом сказала, что мужа её арестовали. Обещают выпустить, но из Москвы им придется уехать в Венгрию. Она к этому готовится, хотя ребенок ещё очень мал. Ревдит не стал ей говорить о своей матери. Посидели недолго и попрощались. В этот же вечер и Ревдит уезжал в Старый Оскол. Там он работал преподавателем английского языка в техникуме.
36
Весной 1950 года мы сняли дачу в Мамонтовке и переехали туда во время раннего в том году цветения яблонь и сирени. Дом стоял в саду, большие окна просторных комнат смотрели на цветущие кусты к деревья, комнаты обставлены старинной мебелью. Хозяйка — Евгения Алексеевна жила здесь одна со своей престарелой домработницей, с которой были они знакомы с давних пор, когда муж Евгении Алексеевны был ещё жив и управлял своей фабрикой в соседней Ивантеевке. После смерти его фабрика перешла к другому владельцу, а вдова Ермакова поселилась в Мамонтовке. Изредка навещали её приезжающие из Москвы дети — то сын, то дочери. Но бывало это редко.
Дачникам отводились две большие комнаты и маленькая кухонька, а ещё отдавался в их распоряжение флигель в саду Места было много, и впервые у нас с мужем была отдельная от всех комната во флигеле.
По утрам все уезжали на электричке в Москву, и только август, когда у родителей был отпуск, они провели целиком на даче. Марина кончила к тому времени седьмой класс. Я трудилась над своей диссертацией, а Константин готовился к работе в институте и к поступлению на вечернее отделение мехмата МГУ. Его внимание уже не было в столь сильной степени сосредоточено на моем времяпрепровождении в библиотеке, однако несколько раз за лето мне пришлось умерять вспышки его ревнивых подозрений. И все же время, проведенное в те летние месяцы в Мамонтовке, протекало размеренно и спокойно. Так приятно было находиться в этом доме, такие дружеские отношения сложились с хозяйкой, так много удалось сделать.
Очень скоро обретенный покой был утрачен. На кафедре нашей бушевали подогреваемые неутомимой Еленой Борисовной Демешкан страсти, в которые она втягивала аспирантов. Шла борьба за власть, за влияние на заведующую кафедрой Елизарову. У Демешкан появились новые объекты преследования — преподаватели только что ликвидированной на факультете кафедры классической филологии. её разделили на лингвистов и литературоведов. Лингвистов перевели на кафедру общего языкознания, литературоведов — на кафедру зарубежной литературы. Лингвисты обрели профессора Алексея Фёдоровича Лосева и преподававшую латынь Г.А. Сонкину, наши ряды пополнились доцентами Тимофеевой и Черемухиной. Надежда Алексеевна Тимофеева была заместителем декана факультета Ф.М. Головенченко, сменившего совсем недавно Устинова, а также членом партбюро факультета. Далекая от всех постов Наталья Михайловна Черемухина занималась культурой античного мира и вела практические занятия за читавшей лекционный курс по античной литературе Тимофеевой. Самого большого ученого, философа, знатока античности А.Ф. Лосева, уже отбывшего срок ссылки и работ на стройке Волго-Балтийского канала, где он потерял зрение, к чтению лекций не допускали. И прежний заведующий кафедрой классической филологии профессор Дератани, и его бдительная помощница Тимофеева никак не считали это возможным, о чем не раз сигнализировали по инстанциям.