К счастью, я не одинока в приверженности к таланту художника, который кистью своей выражает надежды и помыслы эпохи, ее духовные поиски, и полностью разделяю точку зрения Жана Поля Бельмондо, увидевшего в картинах Глазунова «созидающую душу России».
Но, как почти всегда это бывает с незаурядными личностями, вокруг них, преодолевающих и преодолевших трудную дорогу на Голгофу, всегда есть место зависти, сплетням, лжи, лицемерию, вражде и всяким другим низменным человеческим чувствам и страстям.
Право давать собственную оценку миру, настойчивое отстаивание великих традиций русской культуры оборачивались для художника поносительством со стороны недоброжелателей всех мастей. Каких только грехов за Глазуновым не находили ретивые искатели «правды». И глаза-то на всех портретах его кисти одинаковые, и чуть ли не «с каждой картины на нас подозрительно поглядывает Христос», и что он, Глазунов, «паразитирует на достижениях классиков прогрессивного советского искусства», «издевается над дорогими всем нам политическими символами», «дискредитирует наш советский образ жизни». Глазунову ставили в упрек, что он влюблен в царского премьер-министра и министра МВД Петра Аркадьевича Столыпина — реформатора, политика и патриота, убитого в киевском городском театре в 1911 году; обвиняли в религиозном мистицизме, мессианстве и прочих пороках. Некий Джон Баррон пытался уличить художника в связях с КГБ в нашумевшей на Западе книге «КГБ». В коротком абзаце автор представил живописца в качестве «стукача» Комитета, за что он, Глазунов, якобы и получил роскошную мастерскую (чтобы прекратить инсинуации, Глазунов подал на Баррона в гамбурский суд и выиграл процесс. Решение суда действительно по сей день: 60 тысяч немецких марок немедленно выплачивает художнику тот, кто осмелится исказить в средствах массовой информации Германии, включая печатные издания, какие-либо факты из личной или творческой жизни Глазунова).
Знал ли господин Баррон, что еще в 1964 году кагэбэшные «искусствоведы в штатском» сообща с крупными чиновниками из Министерства культуры в ранге заместителей министра обращали внимание ЦК КПСС на «неправильное» поведение художника, давая всевозможные объяснения по поводу организации выставок его работ в Манеже, куда устремились многотысячные толпы страждущих увидеть картины, вызвавшие огромный общественный и политический резонанс не только в столице.
Не зависимое ни от кого творчество Глазунова шокировало и официальные круги, власть имущих: пятнадцать лет его не принимали в Союз художников, государство не хотело приобретать картины, по закупкам Министерства культуры он значился на предпоследнем месте. «Если и покупали мои картины, — с горечью рассказывал мне художник, — то по крайне низким расценкам. Одну из последних приобрел экс-министр культуры Демичев. «Юность Андрея Рублева» понравилась Горбачеву, когда он посетил мою выставку. На другой день после визита генсека меня пригласил Демичев и сказал, что картину хотят поместить в Третьяковку. Закупочная комиссия, состоявшая сплошь из прожженных советских конъюнктурщиков, отклонила произведение, отметив, что оно не представляет никакой художественной ценности. Я прорвался к Демичеву. «Что произошло, Петр Нилыч? Вы сказали, что я сотворил шедевр, а комиссия думает совсем иначе». Министр нашел выход из тупиковой ситуации. «Хорошо, — молвил он, — я могу у вас купить картину, но только за четыре тысячи». От неожиданности я опешил. Как же так? Натюрморты Налбадяна стоили 20 тысяч, цена пейзажей Лидии Бродской доходила до 50–80 тысяч, а тут гроши… Что делать? После недолгих колебаний я согласился. За вычетом налогов получил около трех тысяч…»
Существовавшую систему не устраивал и демократизм художника, не побоявшегося своим искусством выразить боль эпохи. «Мистерия XX века», например, доставила столько неприятностей со стороны властей, что дело дошло чуть ли не до выселения художника из страны. Когда он написал Солженицына под возвышающимся в гробу Сталиным на катафалке у Бранденбургских ворот, кто-то «наверху» посоветовал переписать Солженицына на… Брежнева. Художник не согласился. Выставка не открылась, потерпевшие возвращали билеты в кассу. Вскоре на коллегии Министерства культуры собравшиеся закрытым голосованием пытались определить, соответствует ли Глазунов статусу диссидента или нет. «Против» было на один голос больше, чем «за». Результаты голосования доложили Суслову. «Пошлите его на БАМ», — предложил главный идеолог страны. Строители магистрали пришли в такой восторг от работ Глазунова, что написали письмо в ЦК с просьбой об организации его выставки. Хулителям и гонителям художника в аппарате на Старой площади сказать было нечего — они, что называется, умывали руки.