13
Впервые в театре я очутилась в шестилетнем возрасте. Вместе с родителями торжественно отправились в Большой на оперу «Снегурочка». Что такое опера, где находится Большой и почему этот театр называется Большой, мне объясняли в предшествующие дни. И вот наступил долгожданный выходной день и к двенадцати часам мы должны были прибыть в театр. Помню, что была осень, шел дождь, но платье на мне было летнее, самое нарядное из всех у меня имеющихся, — розовое с оборочками. В плащах и с зонтиком — одним на все наше семейство — долго ждали трамвай — пятнадцатый номер, который шел в Охотный ряд, потом долго на нём ехали вдоль Новинского бульвара к Кудринской площади, по улице Большой Никитской (ул. Герцена) к Манежу, затем налево по Охотному ряду. Вот огромные колонны, вот колесница и кони на крыше, вот мы уже входим, у нас проверяют билеты, и по лестнице поднимаемся куда-то высоко-высоко, входим в узкий изогнутый коридор и отдаем плащи и зонтик старику, а он взамен протягивает мне огромный бинокль. Отец вешает бинокль мне на шею, он на толстом шнуре, но смотреть в него пока, как говорят, ещё рано, да, по правде говоря, и некуда, так как продолжаем двигаться по узкому коридору. Надо найти свою ложу № 5. Находим дверь с этим номером и оказываемся среди красного бархата, а за красным бархатным барьером — красота неописуемая: сверху свисает огромная люстра, по потолку реют прекрасные женщины, развеваются их одежды, внизу — где-то далеко в глубине этого открывшегося вдруг пространства — ряды красных стульев, а по стенам — в несколько этажей размещаются длинные ящики, разделенные на отдельные загончики, и в каждом загончике — люди. Одни сидят и смотрят по сторонам, другие стоят и озираются. А левая стена вся завешана огромным бархатным красным занавесом, а перед ним в длинной и довольно глубокой яме — тоже люди. «Это оркестр», — сказала мама. А отец сообщал, заглядывая в купленную им книжечку, имена артистов. Заиграла музыка, погасла люстра, раздвинулся занавес и всё началось. Возникло опасение, что конца этому не будет. Внизу, на сцене передвигались поющие люди. Возникали разные видения — то лес дремучий, то какое-то селение. Кто о чем пел, было не совсем ясно, хотя сказку о Снегурочке я знала. Но вот занавес сдвинулся, оркестр замолк, все стали хлопать, тут я вспомнила о бинокле, стала смотреть вниз, ясно видя движущихся к дверям людей. Чувствуя, что конец всему близок, старалась изо всех сил рассмотреть и фигуры на потолке и лампы на ложах, но надо было и нам уходить со своих мест. Однако пошли мы не домой, а в буфет, где было интересно и оживленно. Расположились за столиком, принесли нам целый водное с тарелочкой пирожных, со стаканами чая, в каждой из которых плавало тоненькое колечко лимона, с большим апельсином. Эклер, бисквит, трубочка с кремом — что может быть лучше?
Вот зазвенел звонок, и есть пришлось торопливо, апельсин взяли с собой. Сами вернулись в ложу № 5. Сели, снова заиграл оркестр, раздвинулся занавес и спустившаяся откуда-то из-под небес. Весна долго пела, оповещая о своём появлении. Жители неведомого селения несли на длинном шесте изображение солнца, пастушок Лель заиграл на дудочке, а потом тоже начал петь. Апельсин лежав совсем рядом со мной с частично надорванной ещё в буфете кожурой. Отломила две дольки, засунула в рот. Они оказались с зернышками. Заглянула через бархатный барьер, сразу под ним— решеточка, через которую зернышки вполне могли проскочить. Взяв бинокль, ясно увидела внизу чью-то лысую голову и одним духом выпустила изо рта прямо в неё свои зернышки. На сцене уже начала таять Снегурочка. Больше ничего особенно важного не происходило. Очень хотелось узнать, достигли ли своей цели зернышки, но бинокль, как и остатки апельсина, у меня забрали. Когда мы вышли из театра, папа, как и всегда, когда мы оказывались с ним в каком-нибудь новом для меня месте, стал рассказывать о его достопримечательностях — вот Малый театр, вот гостиница «Метрополь» с фресками Врубеля, вот самый большой в Москве магазин — Мюр и Мерилиз (ЦУМ). Дождя уже не было. Кони на крыше Большого театра продолжали скакать, день ещё не кончился, и чувство свободы было прекрасно. Дома нас ждали испеченные тётей Машей пироги. Настоящее знакомство с театром и очарованность театром наступили для меня немного позднее — в тот день, когда раздвинулся занавес с Чайкой и зазвучала музыка «Синей птицы». И музыка каждой сцены, начиная с того момента, когда Тильтиль и Митиль поднимаются в своих кроватках, а потом длинной вереницей, вместе с Котом и Псом. вместе с Огнем и Водой, идут на поиски Синей птицы, не умолкала в моей душе долгие годы. Слышу и сейчас хруст пальцев Сахара, вздохи вылезающего из квашни Хлеба, звуки струящейся Воды. Вместе с ними, в состоянии полной очарованности, был пройден весь путь от начала и до конца. Было прожито всё происходившее на сцене. Хотелось вновь и вновь повторить все заново — оказаться в рождественскую ночь в удивительном доме, где оживает все окружающее, где Пес, Кот. Огонь начинают говорить, где все преображается и чудесный мир сказки заставляет забыть обо всем остальном. Из Художественного театра я вышла его пленницей, и счастливое пленение это продолжалось многие годы.