Мои родители сами любили театр, и уже годам к десяти я была знакома со многими спектаклями на самых разных московских сценах. Любимым театром стал Малый, пробудивший и укрепивший любовь к Островскому. Спектакли с Турчаниновой. Яблочкиной, Рыжовой, Пашенной, Садовским, Климовым — были всегда праздником. А сцены пьесы «На бойком месте» с Верой Николаевной Пашенной помню в деталях. Но не только Островский, а и другие спектакли стали как бы второй моей жизнью, в их мир погружалась, засыпая по вечерам, жила воспоминаниями об увиденном месяцами, вновь и вновь прокручивая в памяти увиденное и услышанное «Недоросль», «Ревизор», «Горе от ума» — какие уроки, какие лекции могли заменить это чудо? Музыка речи, интонаций, смех, обличительные монологи, стенания, вздохи, рыдания, шумная радость — все это сливалось в музыку жизни. Потрясение, пережитое на «Детях Ванюшина» было особенно сильным. Спектакль давали на сцене филиала Малого, на Большой Ордынке. Как и на многие другие спектакли в школьные годы, отправилась я в театр одна. Мама покупала театральные билеты сразу на две недели вперед. Ходить часто на спектакли у родителей времени не было. Мои школьные подруги жили далеко, и в раннем возрасте на вечерние спектакли родители их не пускали. Ребята с нашего двора театром не интересовались. Так что из закупленной кипы билетов большая половина принадлежала мне одной. Одна я и ходила, боясь темноты при возвращении, но преодолевая страх.
В филиал Малого надо было ехать на трамвае, пересекая Крымский мост и доезжая почти прямо до театра. О пьесе «Дети Ванюшина» я ничего не знаю, о чем она, известно мне не было. И когда семейная драма предстала во всей её правдивости, в проникновенной игре актёров, впечатление оказалось столь сильным, что все антракты я продолжала плакать, скрываясь в уборной. И не натуралистические детали содействовали этому, не живая кошка, ходившая по сцене, умывающаяся своей лапой на виду всего зрительного зала, а та предельная правдивость во всем происходившем перед глазами.
Но были и другие спектакли и в других театрах, которые также становились событием. «Принцесса Турандот» в театре Вахтангова со Щукиным и Мансуровой, веселая «Соломенная шляпка» на той же сцене, драматические роли, исполнявшиеся Орочко, игра Горюнова в комедии Шекспира — все это запомнилось своей яркостью, энергией, блеском. Три спектакля в Камерном театре, которые смогла я увидеть с участием Алисы Коонен, открывали иной мир. Это были «Мадам Бовари», «Адриенна Лекуврер» и «Оптимистическая трагедия». И три эти пьесы, очень разные, и роли, одна от другой далёкие, и время, эпоха изображаемых событий — разные, но всегда покоряет и захватывает сила страсти, присущая героиням.
Было у меня и ещё одно увлечение, продолжавшееся года два и тоже связанное с театром. На Большой Дмитровке открылся театр-студия имени Ермоловой. Руководил студией артист Художественного театра Хмелев. Первый спектакль, который пришлось мне там увидеть — «Дети солнца» Горького. Потом пересмотрела и все остальные в их репертуаре существовавшие. Ходила туда из-за актрисы Тополевой. В пьесе Горького играла она роль Мелании, и очень захотелось мне её нарисовать. Нарисовать декорации, костюмы Мелании прочитать эту пьесу по книге, что я и сделала. С этого времени, после этого спектакля, началось моё увлечение, продолжавшееся долго — придумывание декораций и костюмов для пьес. Рисовала я много. Вначале это было так. По выходным дням по радио была передача под названием «Театр у микрофона». Передавали какую-нибудь пьесу в исполнении артистов того или другого театра. Передача продолжалась около двух часов. Я слушала внимательно, а потом, а иногда и во время передачи, рисовала костюмы, как они мне представлялись, декорации, какими я их видела. Занятие это меня поглощало, привело в музей Бахрушина, в музей Художественного театра, открыло какую-то новую сферу деятельности. Рисунками все не кончилось. Ведь спектакли мы ставили и в группе у Марии Николаевны, и в нашем кукольном театре. Стали ставить их и в школе. И в нашем классе сделали драмкружок. Первой выпавший мне ролью оказалась роль Кота, который «ходит по цепи златой». Ставили сцены из сказок Пушкина, в глубине сцены стоял дуб, вокруг него и должен был ходить Кот ученый, потому что по стволу дуба двигаться ему было просто невозможно. Я и ходила, одетая в голубые шаровары до колен, белые чулки, чёрные туфли с бантами, в чёрный бархатный камзол с голубыми отворотами и широкополую шляпу со страусовым пером. Главной частью костюма, конечно, был хвост — длинное и пушистое черное боа из легких перышек. Хвост я держала перевешенным через руку, а на руке надета перчатка с когтями. Все выглядело замечательно, но просто молча ходить никак не хотелось, и с большим трудом удалось убедить пионервожатую, руководившую кружком, что именно Кот должен читать текст сказок. Так и сделали. Спектакль играли не только в школе, но и на сцене Дома кино во время общешкольного утренника, посвященного столетию гибели Пушкина, а потом ещё и в клубе им. Серафимовича.