Никаких сведений о том, как шла война, у нас не было. Радио в избе не работало. Доходили лишь некоторые слухи о том, что немцы один за другим берут города и движутся по нашей земле по всем фронтам, приближаются и к Москве.
И вот однажды, когда сидела я на картофельной борозде во время кратковременного перерыва, появилась вдруг тётя Маша. Она прибыла с неожиданной вестью, что на два дня приехала мама вместе с отцом. Они сейчас в Сызрани и послали её сюда, чтобы меня отпустили хотя бы дня на два в город увидеться с родителями. Конечно, меня тут же отпустили. Повезло с грузовиком, который довез нас почти до самого дома. Ребята дали нам огромный арбуз и сумку с картошкой. Я все не верила, что увижу маму и папу. Тётя Маша сказала, что отец лежал в больнице, с работы уволился и теперь, когда поправится, будет устраиваться на работу в Сызрани, а мама снова уедет в Москву. Она только его привезла, а сама должна быть у себя на работе. И вот я увидела их — и папу, и маму. Как они изменились! Отец исхудал. И мама уже не была такой румяной, как прежде. Привезли они с собой нашу зимнюю одежду, простыни и обувь для меня и Марины, валенки тети Маши и её тёплый шерстяной платок. Привезли два словаря — немецко-русский и орфографический. Но главное, они были здесь!
Сказали, что два моих письма о том, что мы в Сызрани, получили, и рады были такому нашему решению. «Вот и Павлику здесь будет лучше, чем в любом другом месте», — говорила мама.
Два дня пролетели, как один миг. Никуда никто не ходил, все оставались рядом, вместе, и было хорошо. Ведь мы-то за это время ни одного письма из Москвы не получили, и для нас узнать, что родители живы, — так было важно, что и сказать, выразить это нельзя.
Через два дня я провожала маму в Москву. Провожала одна. На вокзале поезд ждали долго и за это время несколько раз передавали по громкоговорителю сообщения о ходе сражений. Положение на фронтах было тяжёлым. Зачем же она уезжала от нас, зачем оставляла? Но мама уверяла, что приедет и будет с нами. «Внимательно относись к папе, — были её последние слова. — Пиши мне».
На следующее утро мне надо было снова ехать в колхоз, где все мы и оставались до самого конца сентября. В свой день рождения — 26 сентября, когда мне исполнилось шестнадцать лет, — я вынула оставшиеся в коробочке ириски, разделила их поровну между жителями нашей избы, и мы пили чай вместе с хозяйкой, с московскими конфетами. А 28 сентября работали последний день. Этот рабочий день окончили раньше, чем обычно — в 3 часа. На 5 часов было назначено общее собрание, и председатель колхоза сказал, что нам сообщат о том, каковы итоги нашей работы. Собрание проходило в колхозном клубе. Нас благодарили за хорошую работу, которой мы помогли колхозу в трудное время, когда идет война, когда мужчины колхоза ушли на фронт защищать Родину от врага. А потом сообщили, что мы заработали Это было полной неожиданностью, потому что никто не знал что нам что-то заплатят. Выяснилось, что мне причитается два мешка картошки, шесть килограммов пшена, пять килограммов репчатого лука и столько же моркови Это было целое богатство! Столько же заработала и Нина Левина, и Борис Широков, и другие ребята. Учителям выдали больше, но они и сил приложили больше, работая с нами на бороздах, на бахчах, в саду, да ещё заботясь о нас. Ведь никто во время работ не заболел, никто ничего не повредил, и от хозяев домов, где жили ребята, никаких жалоб ни на кого не было.