Мы стали ждать маму. Время тянулось медленно. Радиосводки были страшными. Наступил декабрь, темнело рано. Очереди за хлебом и другими продуктами становились все длиннее. Но у нас была и картошка и пшено. Утром раза два в неделю мы ходили в магазин вместе с тетей Машей, а Марину оставляли с Филипповной. Она играла с младшей Зойкиной дочкой — Людой. Вдвоем в магазин ходить было лучше потому, что стоять приходилось сразу в двух очередях: в одной — за хлебом, в другой — за чем-то еще, если выдавали. Иногда хлеб не привозили очень долго. Тогда возникала опасность потерять свою очередь, лучше было оставаться на месте, никуда не отлучаться. В магазине всем на ладошке писали химическим карандашом номер очереди. Важно было, чтобы он не стерся до самого конца. Номера оказывались большими: то какой-нибудь 85 или 91, а то и 127. Народ в Сызрани по утрам встает рано.
Мама приехала 17 декабря. её путь к нам лежал через Урал, куда шел их поезд, отъехавший из Москвы в один из самых напряженных для города дней — в день 17 октября, когда эвакуировались остававшиеся предприятия и учреждении, когда массами уезжали люди, когда немецкие войска были на подступах к Москве. Выехав вместе со своими сослуживцами, доехав за две недели до того места, куда ехали они, она потом ещё две недели добиралась до Сызрани. Появилась мама днем, вдруг войдя в калитку, а я шла в это время от крыльца дома калитке. Без единого звука мы двигались навстречу друг другу, и о крепко обняла меня, прижав к своей оленьей шубе, которую когда-то папа привез ей с севера. Она ничего не спрашивала меня, я ничего не говорила, а потом, взявшись за руки, мы пошли к дому и только перед тем, как открыть дверь, спросила она, где Павлик и Марина Папа был на работе, Марина и тётя Маша дома. Мы вошли, и тётя Маша заплакала, а Марина подошла к маме и воткнулась лицом в её плечо, потому что мама присела, чтобы лучше видеть ее. Потом тётя Маша побежала в папину контору сказать ему, что приехала Нина Фёдоровна, а мама сняла шубу, а потом сняла всё, в чем была в дороге, и Филипповна нагрела ей чугун воды и помогла вымыться в темном чуланчике, а мы с Мариной молча ждали, когда мама снова будет рядом. Она ничего не привезла с собой, кроме совсем маленького чемоданчика, где лежало белье и две блузки. Костюм, её обычный костюм, был на ней. Ещё был халат, голубой и немножко мохнатый.
Вернулась тётя Маша вместе с папой. Уже стало темно к этому времени, мы все сидели в большой передней комнате — в зале, и мама рассказывала про Москву, про то, как ехала к нам. Папа все не мог усидеть на месте, вставал, ходил по комнате, снова садился и снова вставал. В окно постучали. Это Борька принес мой пирожок из школы. Я его взяла, и он ушел, а я постояла раздетая немного на крыльце и посмотрела на звезды. Их было очень много в этот вечер. Стоять долго было холодно. Мы поздно легли спать, хотя мама не спала вовсе последние ночи и дни Но потом все же пришлось нам с Мариной пойти в свою маленькую проходную комнатушку, где стояли две наши узенькие железные кровати и между ними, перед окном столик на бамбуковых ножках, а Филипповна и тётя Маша пошли в отгороженный от этой комнатушки фанерной перегородкой и занавеской вместо двери свой темный закуток В большой комнате на сделанном Володькой ещё раньше деревянном топчане теперь будут спать родители. Теперь они с нами.
Жизнь сразу изменилась после маминого приезда. Она стала работать учительницей, а потом завучем в школе для глухонемых, тётя Маша решила тоже пойти работать, но для этого надо было определить Марину в детский сад. Это тоже у мамы сразу же получилось. Место уборщицы для тети Маши нашлось в детском доме. Утром в детский сад вел Марину кто-нибудь из родителей, после школы я забирала её и вела домой в сопровождении всех своих приятелей, а тётя Маша работала посменно, и ей приходилось уходить в детский дом очень рано — к 6 часам утра. В свободное время она варила обед — на два, три дня в русской печке. Два раза в месяц маме в школе, как и всем учителям, выдавали кости — бараньи или говяжьи. Их привозили в школу с мясокомбината, а затем развешивали на школьных весах в зависимости от количества членов семьи у каждого работающего. Получался почти полный рюкзак, мама приносила его домой, и на костях варился у нас вкусный бульон, или суп, или щи. Папа повеселел и стал выглядеть лучше. Но у тети Маши начались тяжёлые переживания в связи с её работой в приюте. В первый раз за всю свою жизнь она поступила на работу в учреждение. Все было для неё внове, и все порядки старалась она выполнять, делая всё как можно лучше. Но окружающая её публика, как ей казалось, этих порядков не выполняла и даже просто о них не думала. А дети, жившие в приюте, представлялись Марии Андреевне лютыми разбойниками, на которых «креста не было». Она мыла полы, они ходили по ним грязными башмаками, не вытирая их о половик. Она протирала стекла и подоконники, они сидели на окнах и грязными пальцами водили по чистым стеклам; она отмывала в столовой клеенки, они же бросали на них объедки, не трудясь складывать их в стоявшую тут же, на столе миску. Веники и тряпки исчезали у неё из-под рук, ведра для воды перемещались неизвестно как по всем этажам, лампочки электрические и те пропадали. В спальни этих детей-извергов входить было жутко и опасно. Продержалась на своей работе Мария Андреевна месяца два, не больше, а потом попросила расчет и вернулась в своё прежнее состояние, что для всех нас принесло большое облегчение. Но Марина продолжала посещать детский сад и чувствовала там себя неплохо. Время шло, и уже приближалась весна сорок второго года.