Майка была отзывчивой, доброй, непосредственной и вместе с тем внутренне сильной и стойкой. Жизнь уже многому её научила. Прекрасное знание французского языка и воспитание под руководством матери, происходившей из грузинской княжеской семьи и учившейся в своё время в Смольном институте благородных девиц в Петербурге, а потом вышедшей по любви и наперекор родительской воле за происходившего из простой семьи и связавшего свою судьбу с большевиками Кавтарадзе, соединялось в Майке с простотой манер, умением общаться с людьми любой социальной принадлежности, отсутствием какого бы то ни было проявления снобизма и открытостью жизни. Она умела подмечать смешное, умела радоваться, шутить и помогать совсем незаметно и ненавязчиво. Учиться она не особенно любила: слишком захватывала её жизнь и открывшиеся перед ней возможности ходить на концерты, в театры, смотреть новые фильмы, общаться с друзьями и поклонниками, которых, однако, она всегда умела держать на желаемой ею самой дистанции. На занятиях, особенно на самых ранних или самых поздних, она могла заснуть, они отравляли ей жизнь и заставляли волноваться, но обаяние её и начитанность, выходившая далеко за рамки программы, делали своё дело, помогая ей более или менее благополучно переживать экзаменационные сессии.
Помимо дома на Кропоткинской, местом наших частых встреч была квартира, где вместе со своей мамой и теткой жила Зайка Крыжановская Это была большая коммунальная квартира в одном из тех солидных домов, которые строились в Москве в самом конце XIX и в начале XX века. В доме было шесть этажей, широкие лестницы с красивыми перилами и удобными ступенями. Зайка жила в бельэтаже. Никогда прежде в таких домах мне не приходилось бывать. Высокие темные двери с изогнутыми медными ручками вели в квартиры, каждая из которых принадлежала прежде только одной семье, лишь позднее превратившись в коммуналку. И в зайкиной квартире раньше жили её родственники — родители — мать Вера Васильевна и отец— человек военный, дослужившийся в Советской Армии до полковника, а в молодости бывший красноармейцем; в этой же квартире жила сестра Веры Васильевны — Наталья Васильевна Бутягина, муж которой — профессор-математик Бутягин уже в наши с Зайкой студенческие годы был одно время ректором Московского университета. Сестры Вера и Наталья происходили из старомосковской дворянской семьи, находились в родстве с актрисой Малого театра Евдокией Дмитриевной Турчаниновой (Зайка удивительно похожа на Турчанинову), дружили с Ольгой Николаевной Андровской, несколько раз бывал у них Василий Иванович Качалов. У Зайки сохранилась фотография, подаренная ей Качаловым, с надписью «Зайке от Гамлета. Качалов». Для меня все это было сказочно чудесным, удивительным, почти волшебным. Столько раз видела этих актёров на сцене, замирая от восторга, следила за каждым их жестом, за интонацией каждой произносимой ими фразы, а Зайка видела их за чайным столом и говорила с ними!
В то время, когда мы познакомились с Зайкой, ни её отца — полковника Николая Крыжановского, ни мужа Натальи Васильевны — профессора Бутягина уже не было в этой квартире: они покинули своих жен. Зайку воспитывали и растили мать и тетка. С отцом своим она не виделась, а профессор Бутягин сохранил дружеские отношения со своей бывшей женой и навещал Наталью Васильевну, делясь с ней невзгодами своей новой семейной жизни. Мы ему сочувствовали, а Наталья Васильевна с присущей ей жизненной стойкостью поддерживала его дух.
За круглым столом под большим, низко спущенным абажуром всегда велись разговоры, разгорались споры, возникали дискуссии. Сестры Вера и Наталья Васильевны придерживались разных взглядов: Вера Васильевна была убежденной антисталинисткой и противницей существующих порядков, а Наталья Васильевна поддерживала линию партии, хотя сама в ней не состояла. Каждое событие, происходившее в стране, в Москве, в повседневной жизни и в общественной обсуждалось, и принимающие в этом обсуждении стороны распалялись до крайности, пили при этом валерьяновые капли, глотали сердечные таблетки, впадали в состояние гнева и ярости. Потом успокаивались, приходили в себя и пили чай с пастилой, которую покупали обычно в булочной-кондитерской близ метро на углу Кропоткинской.
Зайка была постарше нас на два года: она окончила школу в год, когда началась война. Вместе с мамой и теткой провела два года в эвакуации и, вернувшись в Москву, в 1943 году поступила в университет. Мы все очень любили Зайку и устремлялись к ней вовсе не из-за пузырька с чернилами (это только в самом начале он привлек наше внимание), а потому, что около неё всем было тепло и слушать её остроумные речи всегда доставляло удовольствие. Она говорила так, будто сцену разыгрывала, исполняя сразу несколько ролей. Артистическое начало, ей свойственное, ею самой вовсе не акцентировалось: оно было ей органично. Это нам казалось, что она играет, а она — просто жила, она была по природе своей именно такой. Всех умела изображать, речь каждого могла без всякого напряжения имитировать и к каждому относилась уважительно. её записи лекций были самыми аккуратными. Она всегда точно знала, что именно задано нам на следующий день, какие учебники необходимы, когда надо сдавать зачет. Она старательно занималась. Сила её эмоционального восприятия помогала ей постигать литературные шедевры.