На первых порах и я без всяких сомнений решила связать свою судьбу с любимым мною Диккенсом и записалась в семинар Валентины Васильевны Ивашевой. Тогда она только что появилась на филфаке, но лекционный курс по зарубежной литературе XIX века читала не у нас, а на русском отделении. Свой доклад и курсовую работу я посвятила «Рождественским рассказам» Диккенса, сохраняя верность Скруджу и все ещё с умилением вслушиваясь в трели сверчка за очагом. На мои наивные и неуместные привязанности было с присущей ей жесткой прямолинейностью сразу же указано Валентиной Васильевной. Самым решительным образом она осудила и Диккенса, и меня за сентиментализм и неуместное попустительство отступлениям от правды жизни и подмене её сказочными вымыслами. Велено было заново продумать концепцию доклада и осудить повинного в отходе от реализма писателя. Предлагалось умерить чрезмерное восхваление создателя «Рождественской песни в прозе». Не отозвавшись на высказываемые в форме приказа пожелания, я покинула злополучный семинар, оберегая свою любовь к английскому юмористу.
Захотелось слушать лекции о русской литературе. Такая возможность была: желающие студенты романо-германского отделения могли посещать спецкурсы о творчестве русских писателей. Спецкурсы Бонди о Пушкине и Белкина о Достоевском стали событием, а посещение Литературного музея Л.Н. Толстого на Кропоткинской, где регулярно читались лекции о Толстом и его современниках, тоже значило очень многое. К тому же был ещё Театральный музей Бахрушина, который привлекал своими богатствами.
В университетские годы для нашего курса академические занятия занимали в нашей жизни основное место. Им отдано было все время, на них было сосредоточено внимание. Возможность учиться в суровые годы войны воспринималась как дар судьбы и с чувством долга перед теми, кто сражался за это. Солдат, доставивших меня в Москву, я никогда не забывала.
28
На всю жизнь остался в памяти день 17 июля 1944 года, когда по улицам Москвы вели немецких пленных. Было тепло и солнечно. Я шла по Садовой, поднимаясь от Смоленской к Большому Новинскому, совсем не зная о том. что происходило в это время в Москве, и, уже миновав Новинский переулок, увидела вдруг двигавшиеся от Кудринской площади темные колонны. Они приближались к перекрестку, где собрались смотревшие на них люди. Было очень тихо. Движения машин не было. Стоявшие вдоль тротуаров люди молчали. И все же слова о пленных немцах носились в воздухе, они были слышны все более и более отчетливо по мере того, как заполнившие широкую улицу нестройные колонны приближались.
Я стояла у самой кромки тротуара. Совсем рядом проходили немцы, которых, наверное, все собравшиеся здесь в этот день и час люди видели впервые. Шли солдаты и их военачальники, шли совсем молодые и мужчины зрелого возраста, обросшие бородами и выбритые, двигавшиеся на костылях, с палками, с обвязанными руками.
Немцы шли, не глядя на стоявших вдоль дороги людей. Но не все. Разными были взгляды и выражение лиц проходивших: смотрели и с неприязнью, и ненавистью, с отчаянием и болью. Что чувствовали стоявшие на тротуаре? Ведь среди них были те, чьи родные или близкие были убиты, пропали без вести, находились, быть может, тоже в плеву. Конца колоннам не было видно.
Но все знали о длившейся почти два месяца битве на Курской дуге, завершившейся разгромом немецких войск, победах советских войск под командованием Рокоссовского, Ватутина, затем Конева и Малиновского, знали об освобождении Орла, Белгорода, Харькова. Мы знали о сражениях, исходом которых стал решающий перелом в войне. Идет война, она ещё не завершена, но конец её виден. Мы все его ждали, веря в победу.
И наконец этот день настал. Никакими словами нельзя передать все пережитое девятого мая 1945 года. Рано утром встретились мы — Зайка, Майя, Талка и я — на Арбатской площади и двинулись к Манежу. Улицы заполнены народом. Люди ликуют, плачут, смеются, обнимают друг друга. Малышей несут на плечах, стариков поддерживают, помогая им продвигаться в толпе. Музыка гремит, победные марши несутся из репродукторов Мы крепко держим друг друга за руки. Идем мимо Университета, американского посольства, на балконе которого стоит кричащие приветствия люди. Кого-то подбрасывают высоко в воздух, совсем рядом с нами. Узнаем Эренбурга. Взлетает в воздух молоденький парень в солдатской форме. Зайка бросается к нему, обнимает, целует. Он и её с помощью окружающих старается вознести к небесам. Мы бросаемся на выручку. Смеемся, отбиваем Зайку, и тут она с присущей ей энергией, взявшись за руки с рядом стоящими, образует хоровод, заключив в его круг десятка три мужчин и женщин, и они начинают петь «Катюшу». Песню подхватывают и она несется над площадью. Мы все поем, объединившись в едином стремлении высказать обуревающую нас радость.