Покинув около трёх часов дня располагавшееся на Большой Конюшковской улице Краснопресненское отделение ЗАГС (отделение Записи Актов Гражданского Состояния), откуда я вышла уже под фамилией Михальская, мы с мужем зашли в маленький магазин возле Зоопарка, где были куплены шелковые дамские чулки, цветной шарф и мужской галстук синего цвета, а потом разошлись в разные стороны: я в библиотеку, он в свой институт. Вечером в кругу семьи ужинали, пили чай с тортом. День завершился.
31
На следующий день в нашем доме был обыск. Я вернулась домой позднее остальных. Родители и Марина сидели за столом, в комнате находились два чужих человека в штатском и милиционер. Ящики шкафа были выдвинуты, книги сняты с полок, ив письменном столе лежали груды бумаг. И во второй маленькой комнате все было перевернуто, со своих мест сдвинуто, Костя тоже был дома, стоял у шкафа, держал в руках свой портфель, из которого все содержимое было вывалено на пол. Что-то искали. Потом позвали Агнессу и Анну Михайловну из соседней квартиры, в присутствии этих понятых составили протокол, они подписали. А милиционер сказал, что Константин Алексеевич Михальский, поскольку свой паспорт он не смог предъявить, должен с ним проследовать в отделение милиции до выяснения ситуации. Костю увели. Ушли и двое в штатском. Я бросилась искать паспорт и через некоторое время обнаружила его в одной выпавшей из Костиного портфеля общей тетрадке. Вместе с мамой мы несли паспорт в милицию и к нашей великой радости вернулись домой уже вместе с Костей. Павел Иванович дрожащими руками собирал, что мог, с пола, ставил книги на место, складывал бумаги в ящики письменного стола. Мне объяснили, что искали оружие, но ничего найдено не было. Позднее выяснилось, что в соответствующие органы поступил сигнал о хранящемся в нашем доме пистолете, привезенном гр. К.А. Михальским с фронта и не сданном, как это требовалось, в военкомат.
Автор «сигнала» известен не был, но образ Тишина возникал в сознании. Он знал о пистолете, даже видел его, когда Костя жил в его доме, но он не знал, что пистолет был сдан им ранее, как это и требовалось.
Ко дню наших с мамой именин — они приходятся ни 27 января — пришло адресованное на моё имя письмо без подписи. В нём сообщалось о том, что у К.А. Михальского есть законная жена, проживающая городе Калуге и имеющая дочь. Названо было её имя и адрес. Нина Фёдоровна, узнав эту новость, потребовала разъяснений, а я окаменела и не могла говорить. Разъяснения последовали и сводились к следующему: ещё очень давно, действительно, была жена, а потом, когда Костя был в армии и на фронте, она нашла себе другого мужа, и после войны он, зная об этом из её письма, полученного в разгар войны, не вернулся. Но о том, что брак их не расторгнут, он даже и не знал, полагая, что по её желанию это уже давно сделано. Теперь же он готов поехать в Калугу и все уладить. Он и поехал, и уладил. Объявление о расторжении брака было помещено, как этого требовали правила тех лет, в областной калужской газете, было привезено и показано нам, а через некоторое время продемонстрировано было и свидетельство о разводе. Смотреть на все это у меня не было желания.
Из состояния тупого окаменения вывели последующие события, развивавшиеся отнюдь не в лучшую сторону, а ещё более усугублявшие ситуацию. Доносы и жалобы продолжали поступать, но теперь уже не только по нашему домашнему адресу, но и в Институт дефектологии — в партком и профком, поскольку Михальский был членом партии, а Кузьмина Нина Фёдоровна состояла в профсоюзной организации. О ней сообщалось: своё истинное происхождение Н.Ф. Кузьмина скрыла, она является дочерью богатого купца из Самары, а муж её — сын кулака; к тому же, являясь заведующей отделом олигофренопедагогики, Н.Ф. Кузьмина использует своё служебное положение в интересах своего родственника — зятя Михальского, всячески содействуя успешному прохождению его кандидатской диссертации через ученый совет и подготовив для него должность научного сотрудника в своём отделе. На Михальского поступила жалоба от сестры Петра Тишина, которая встала на защиту своего брата от несправедливого отношения к нему научного руководителя, пекущегося об интересах своего родственника и затирающего других аспирантов. Эти сигналы рассматривались в дирекции и общественных организациях.