Директор Поликарпов вновь пригласил в свой кабинет М.Е. Елизарову и поинтересовался, есть ли у неё на кафедре специалисты по литературам стран народной демократии и в первую очередь по литературам славянских стран. Кого из аспирантов мы к этому готовим? — спрашивал Поликарпов, утверждая, что готовить необходимо и знакомить с этим студентов тоже необходимо. Сказал он и о том, что подходящие люди на кафедре зарубежной литературы есть и назвал моё имя. Мария Евгеньевна начала что-то говорить о моей специализации по английской литературе, но директор её аргументы не счел достаточно вескими в период острой необходимости введения новых литературных курсов и новых научных исследований по актуальной во всех отношениях тематике. На том они и расстались, а Мария Евгеньевна, обговорив сделанное ей предложение, которое могло быть оценено и как указание, с Борисом Ивановичем Пуришевым (и только с ним одним), приступила затем и ко мне. Речь шла о переключении с английской литературы на болгарскую, об Иване Вазове как корифее болгарской культуры и о желании Марии Евгеньевны и Бориса Ивановича видеть меня в недалеком будущем их коллегой по кафедре. Однако последнее соображение ни до кого из остальных преподавателей и аспирантов не доводилось.
Британские острова и Диккенс вновь отдалялись, роман «Под игом» с его устрашающим названием входил в мою жизнь. Освоить его в контексте болгаро-русских историко-литературных связей мне предстояло в течение оставшихся у меня восемнадцати месяцев аспирантского срока.
Болгарскому языку стал обучать меня доцент Андрей Иванович Павлович с кафедры русского языка, все остальное, связанное с миром славистики, требовало самостоятельной ориентации. Не раз приходили на память слова Самуила Борисовича Бернштейна, советовавшего мне поступать на славянское отделение. И все же от английской литературы я не отходила, оставалась верна своей привязанности к ней, но на некоторое время вынуждена была сосредоточиться на Вазове, а это повлекло за собой и многое другое — обращение к истории Болгарии, к деятельности предшественников и современников Вазова. Заниматься приходилось много, и свободного времени не оставалось.
Весной 1950-го года в Москве появился Ревдит. Выглядел он ужасно — худой до синевы, с ввалившимися покрасневшими глазами. Приехал хлопотать по делу своей матери. её арестовали, и он не знает, где она находится и что её ждет. Пытался узнать. Ничего утешительного сказано ему не было, но обещали сообщить почтой о возможности переписки. Перед возвращением Ревдита в Старый Оскол позвал он меня зайти вместе с ним к одной нашей однокурснице Нине Орловой. Ещё год назад она вышла замуж за венгерского журналиста, с которым Ревдит был знаком по библиотеке, где помогал несколько раз по его просьбе уточнить переводы с английского некоторых нужных ему работ. Потом он изредка получал от него письма, но теперь журналист почему-то замолк. Пришли к Нине, позвонив сначала по телефону. Она не выказала особой радости. Показала совсем недавно родившегося у неё младенца, а потом сказала, что мужа её арестовали. Обещают выпустить, но из Москвы им придется уехать в Венгрию. Она к этому готовится, хотя ребенок ещё очень мал. Ревдит не стал ей говорить о своей матери. Посидели недолго и попрощались. В этот же вечер и Ревдит уезжал в Старый Оскол. Там он работал преподавателем английского языка в техникуме.
36
Весной 1950 года мы сняли дачу в Мамонтовке и переехали туда во время раннего в том году цветения яблонь и сирени. Дом стоял в саду, большие окна просторных комнат смотрели на цветущие кусты к деревья, комнаты обставлены старинной мебелью. Хозяйка — Евгения Алексеевна жила здесь одна со своей престарелой домработницей, с которой были они знакомы с давних пор, когда муж Евгении Алексеевны был ещё жив и управлял своей фабрикой в соседней Ивантеевке. После смерти его фабрика перешла к другому владельцу, а вдова Ермакова поселилась в Мамонтовке. Изредка навещали её приезжающие из Москвы дети — то сын, то дочери. Но бывало это редко.
Дачникам отводились две большие комнаты и маленькая кухонька, а ещё отдавался в их распоряжение флигель в саду Места было много, и впервые у нас с мужем была отдельная от всех комната во флигеле.