Кожа Василия Нурикова вдруг покрылась сыпью, с головы до пят, за один день он расчесал ее до костей и истек кровью. Его не смогли спасти — до ближайшего города было две сотни верст, а река, единственная дорога сибирской тайги, только-только встала, и лед не держал ни человека, ни коня.
— Похоже, причиной смерти каждого стал предмет его наибольшей гордости, — подвел итог рассказанному Кондрахин.
— Это именно так. И все случаи произошли на глазах многих наших товарищей. Никто не смог помочь. Даже с курами. Они заклевали Калистрата буквально за две минуты, а никто из наших не имел хотя бы ножа, — Кудеяр вдруг привстал, — там, вверху, опасность.
Астральное восприятие показало, что на них сверху падал самолет. Пилот, намертво схваченный посторонней волей, профессионально выцеливал их вагон. Воздействовать на него Юрий не мог, сознание летчика было плотно закрыто чужой непробиваемой защитой. Но если нельзя воздействовать на сознание или тело, то можно воздействовать на неживую материю. Волевым импульсом Кондрахин разорвал один из тросов управления и приложил усилие к рулю управления.
Пилот лихорадочно тянул ручку в сторону, давил на педали. Бесполезно. Пикирующий самолет перешел в неуправляемый штопор. Осознавший провал своей попытки Теглегад снял защиту с сознания пилота. В этот момент Юрий послал Теглегаду вслед волевой импульс с приказом умереть. Будь на месте врага обычный человек, можно бы не сомневаться в его гибели. Но это был Теглегад, защищенный от ментальных ударов любой силы.
Самолет врезался в землю в двух сотнях метров от рельсов. Вспышка, грохот, просвечивающее через мелькающие деревья пламя пожара. Под внимательным взглядом Кудеяра Юрий рухнул на свою полку, потеряв все силы. Теперь можно было не бояться. Теглегад был от них недалеко — километров на двадцать севернее Смоленска. Сейчас он, по своему обыкновению, покинул место действия и в ближайший час его сил не хватит на новую атаку.
— Игнатий Давтурович, — тихо позвал Кудеяр, — это был Джироло?
— Он самый, — безжизненным голосом ответил Кондрахин, — боюсь, он запомнил наш вагон. Думаю, стоит его отцепить на ближайшей станции. Пусть постоит сутки. А я продолжу путь на другом поезде.
Щелкнула кнопка светильника, господин Кудеяр вытащил из внутреннего кармана пиджака бумажник и выложил на стол фотографию.
— Возможно, это Джироло. Я думаю, можно быть на девять десятых уверенным, что это он.
Кондрахин взглянул на фотографию.
— Нынешний владелец картины Третьей Печати. Кардинал — Джироло — может, с помощью картины, проникать в чужие замыслы; такова сила, приписываемая картине легендами.
Только Джироло Теглегадом быть не мог. Непредставимо, чтобы официальное высокоставленное лицо беспрепятственно и анонимно передвигается в пределах Московского Ханства. Ошибается Кудеяр или умышленно лжет?
Проникнуть в мысли собеседника Юрий не мог, опознать умышленную ложь по характерным для нее мелким признакам тоже не удалось. Господин Кудеяр отменно владел собой. Засовывая фотографию в бумажник, он одновременно выключил свет.
— Господин Кудеяр, как вашему ведомству удалось меня обнаружить? Если скажете, что по нарушению правил выдачи паспорта, не поверю.
— Напрасно. При выдаче паспорта вы назвались сотрудником Коллегии. Паспорт Вам выдали сразу же, зато и Коллегии сообщили без промедления. По Московскому Ханству бродит немало людей с фальшивыми документами, но никто из них не опирался при изготовлении фальшивки на Коллегию Охраны Безопасности. Мы покумекали, и в наших головах, — тут Кудеяр невесело засмеялся, — родились всего две мысли. Первая — что нам брошен вызов. Кому-то поиздеваться захотелось, то ли по глупости, то ли от избытка силы. А вторая — что есть ведун, который прячется от других, не от нас. Почему я стал искать Вас в этом поезде, уж извините, объяснять не стану.
Сойдя с местного поезда на небольшом, всеми забытом разъезде, Юрий деловитым шагом направился по проселочной дороге в ту сторону, где, согласно карте, находилась река. Карту он купил в Менске. Там же поменял свои рубли на злотые. Шагая по скользкой от дождя дороге, он размышлял о поведении Теглегада. Почему-то тот легко определял проявления активности Юрия при большом скоплении народа и совершенно ничем себя не проявлял, если Юрий выходил в астрал в одиночестве.
"Теглегад никогда не появлялся сам, действовал чужими руками. Вот и сейчас, когда я на пустынной дороге, что он способен сделать мне?" Однако Кондрахин, на всякий случай, проявлять свои ментальные способности не спешил. Кто знает, действительно ли пустынна эта дорога, и не явится ли Теглегад на встречу с автоматом в руках. Юрий понимал, что огнестрельному оружию он ничего противопоставить не в состоянии.
Раскрытый над головой зонтик защищал от дождя туловище и голову, но обувь и брюки намокали все больше и больше, поэтому, когда сзади раздался скрип тележных колес, он обрадовался ему, как утопающий спасательному кругу.
— Хей, пан, сидайте обок!
Возчик, длинноусый мужик в серой рубахе и черных портках, без обуви, держал над головой такой же зонтик, как и Кондрахин. Телега была справная, на резиновом ходу. Возчик придержал лошадь.
— Я ехач до Ивичей, а пан докуд идзеши?
— Пока до реки. Хотел в деревне нанять лодку и проводника. До Любчи.
— Так пан из москалей будет. Кто пана надоумил такой крюк делать?
Любша Кондрахину была ни к чему, но свои истинные намерения он не раскрывал даже случайному встречному. Поэтому он поинтересовался, как возница сразу определил, откуда его случайный попутчик. Оказалось, по языку. Возница, Василь, не раз бывал в Московском Ханстве, у родни, и хорошо знал русский язык.
— Василь, ты можешь звать меня Игнатием, — представился Юрий указанным в паспорте именем.
— У нас принято обращаться — пан. Так что, пан Игнатий, захочешь с кем поговорить, не забывай об этом. К женщине обращайся — пани, к мужчине и женщине вместе — панство. Ты, пан Игнатий, если не секрет, по каким делам в наши края пожаловал? С виду ты не влосчанин, а жолнежам в наших лесах делать нич.
Жолнежи — солдаты, сообразил Кондрахин, почти бессознательно установивший свой разум на чтение мыслей собеседника. Пан Василь изъяснялся на причудливой смеси трех языков, пусть и близких друг к другу, но все же различающихся. Возница знал, что в Речь Посполитую прибывают воинские подразделения с востока. Похоже, об этом знали и в Московском Ханстве и в союзном ему государстве практически все.
— Я фельдшер. Слышал, что в лесах у Немана еще можно найти лекарей, знакомых с древней традицией целительства. Мне в Москве называли некоторые имена…
Юрий умолк, почувствовав недоверие и опасения собеседника. Пан Василь наверняка что-то знал о людях, интересовавших Кондрахина, но это знание, как явно ощутил приезжий, было тайным. А тайну следует хранить. Почувствовав со стороны своего пассажира, о котором он ничего не знал, интерес к их тайнам, возница либо замкнется, либо постарается выведать о приезжем побольше. Но пан Василь — мужик общительный, можно было не опасаться того, что он замолчит на долгие часы.
— Ты, пан Игнатий, и у себя всегда парасол высискаешь?
— Впервые открыл, когда с поезда сошел, — ответил Кондрахин чистую правду, не уловив смысла вопроса.
— Коли так, то кто тебе посоветовал парасол прихватить? Я у Вас бывал, что русские, что татары, парасолы не используют, предпочитают вымокнуть и сушить потом одежду.
"Ну вот, и простой крестьянин меня сразу расколол. Не выходит из тебя разведчика, Кондрахин. Шпион должен быть похож на кого угодно, только не на разведчика. А в тебе все встречные только разведчика и видят".
— Мне о здешних лекарях один историк рассказывал, Глузман. Он и зонтик взять посоветовал, и с проводником из местных договориться велел. Сказал, что без проводника я никого не отыщу, со мной говорить откровенно не станут.