Однако Юрий недооценил всей степени мерзости, на которую оказалась способна старая следовательская ищейка. Как только в его палату вошли три психиатра, он сразу понял, что его судьба предрешена. Старший из докторов, Александр Полуэктович Вайскройц, в черном сюртуке, кремовой жилетке и белой рубашке с достоинством внес в палату свою обрамленную аккуратно подстриженной бородой лысую голову. Следом за ним вошла Светлана Семеновна Поливко, дама с приятными округлостями, в некоторой степени упрятанными под светло-зеленым платьем. Последним оказался давешний тихий юноша, что записывал беседу Кондрахина с Горшениным.
Тогда Юрий не стал к нему приглядываться: ну, записывает его разговор человек следователя, и пусть пишет. Юноша к тому же мыслью не блистал, тупой секретарь, да и только. Сейчас же стало понятно, что это не просто писарь из полицейского управления — это врач-психиатр, член комиссии. Мыслей в голове юноши вовсе не было. Только, сунувшись в туман неразборчивых мыслишек Светланы Семеновны Юрий выяснил, что зовут юношу Олегом Сафиным.
Перед ним стояла ручная комиссия следователя Будук-Оола. За долгие годы работы следователь выбрал из всех докторов местной психической больницы именно этих: самоуверенных, упертых, недалеких. Вайскройц был грамотным доктором, но дураком. Случается в медицине и такое, и случается намного чаще, чем того хотелось бы страждущим врачебной помощи. Эрудиция Александра Полуэктовича позволяла ему составлять изящные заключения, к которым не подкопался бы и самый придирчивый профессор. Светлана Семеновна, дама с посредственными знаниями, считала заранее всех представленных ей следователем для обследования исследуемых здоровыми. Только в случае явного психоза или слабоумия соглашалась доктор Поливко, что здесь все же имеет место психическое расстройство.
Поскольку комиссия эта быстро и без сложностей штамповала угодные следователю заключения, получая за каждый случай соответствующую оплату, члены комиссии возомнили себя крупными медицинскими светилами. Такими же их считала и значительная часть окружающих. Кажегет знал истинную цену своим докторам, но он и сам был достаточно сведущ в психиатрии, чтобы самостоятельно делать выводы в большинстве случаев. Комиссия требовалась ему лишь для положенного по закону оформления требуемых выводов. В тех редких случаях, когда сам Будук-Оол затруднялся в оценке подследственного, он приглашал других докторов.
— Господин Сталин, позвольте представить Вам врачебную комиссию… — начал было Кажегет, но Кондрахин его прервал:
— В составе председателя Александра Полуэктовича Вайскройца, членов комиссии Светланы Семеновны Поливко и Сафина Олега…Ахметовича, — не сразу сумел взять из сознания юноши отчество Юрий, — врачей-психиатров, которые должны решить вопрос, страдает ли господин, называющий себя Сталиным, потерей памяти, симулирует ли он таковую, а также, не страдает ли вышеуказанный господин иным психическим расстройством, требующим лечения в условиях специализированного учреждения.
Господин Кажегет забыл закрыть рот, а что-то сообразившая Поливко внимательно поглядела на необычного больного. А Юрий развлекался вовсю:
— Страдаю, господа, поистине страдаю. Я ведь в Вашем мире пришелец, а это, несомненно, указывает на наличие расстройства мышления в форме бреда. Да Олег Ахметович точно знает! — воскликнул Кондрахин, приподнимаясь на кровати и вытягивая указующий перст в направлении Сафина. — Он же писал, все, что я журналисту говорил. Бред, сплошной бред, я бы даже рискнул утверждать, господа, бред систематизированный. Потому как есть в нем своя неопровержимая логика. И я отчаянно нуждаюсь в лечении, в условиях психобольницы, куда уже готов меня поместить наш доблестный борец с преступным миром господин Будук-Оол. Ему для этого не хватает лишь самой малости: заключения вашей комиссии. Так вперед же господа! Не создавайте препятствий исполнению закона!
Следователь буквально на глазах стал серым. Конечно, он догадывался, что Юрий совершенно не опасается стен психобольницы. Теперь, похоже, он понял и другое — что Юрий видел его насквозь. Еще немного таких речей — и он сообразит, что загадочный человек читает его мысли. Светлана Поливко сверлила говорливого больного неприязненным взглядом. Не умом, нет — слабоват был ее умишко — инстинктом, чутьем, она пришла к выводу, что Юрий здоров. И, будучи бабой упертой, теперь она не откажется от своего мнения даже под пыткой.
Сафин присутствовал в кабинете, как статист. Речи исследуемого не вызвали у него никакой реакции. Олег Ахметович представлял из себя полного идиота с врачебным дипломом. В психиатрии его неспособность к простейшим умозаключениям была не так заметна, как в других областях медицины, поэтому он и выбрал ее для продолжения карьеры.
— Светлана Семеновна, я вижу, вы не верите в мои страдания, — здесь Юрий даже всхлипнул, играя на публику, после чего заорал истошно на всю больницу, — Я не помню, что со мною было! Меня осьминог хотел сожрать, у него щупальца по двадцать метров длины!
Громкие вопли Кондрахина пробудили у Александра Полуэктовича профессиональную реакцию.
— Вы здесь в безопасности, господин Сталин. Вы посмотрите, — он обвел палату рукой, — здесь только мы. Доктора. Да еще следователь. Нас незачем опасаться.
— Верю! — прошептал с придыханием Юрий.
И добавил плаксиво:
— А она мне не верит! Думает, я прикидываюсь, чтобы психушки избежать. Объясните ей, Александр Полуэктович, что у меня налицо все симптомы психического расстройства: могу читать мысли, умею перемещаться в пространстве. Опять же пришелец я.
И снова он заорал благим матом:
— Чужой я здесь! Домой хочу!
Изображаемое им представление имело своей целью воздействие на следователя. Тот вполне мог сообразить, что беспамятный незнакомец легко переиграет тупых докторов. Сейчас Юрий имитировал желание попасть в психбольницу, причем имитировал грубо, неубедительно. Что сочтет Кажегет игрой: стремление в психобольницу или нарочитость этого стремления?
Юрий так и не дал возможности докторам задать полагающиеся вопросы. Он рассказывал им байки, ревел ослом, вскакивал на кровати, обнажая половые органы. Его поведение ничего не меняло. Вайскройц был уверен в душевном расстройстве, Поливко — в симуляции расстройства, Сафин, как всегда, своего мнения не имел.
Комиссия удалилась, а следователь остался.
— Напрасно Вы здесь цирк устроили. Не удивлюсь, что уже завтра Вами Коллегия заинтересуется. Может быть, мы с Вами последний раз свободно говорим. Без свидетелей скажите, — он нагнулся к лежащему Кондрахину, — Вы здоровы психически?
— Как и Вы, — уклончиво ответил Юрий.
Следователь кивнул и вышел.
Вечер прошел спокойно. Принесли итальянские газеты за вчерашний день. Здесь личности Джироло отводилось куда больше места. Журналисты сходились на том, что это самозванец, присвоивший имя давно умершего кардинала. Официальный Ватикан утверждал, что среди кардиналов Римской курии Джироло нет, и последние полсотни лет ни одного кардинала с таким именем не было.
Утром третьего дня в больнице Кондрахина вновь перевязали. На этот раз его осмотрела целая комиссия врачей. Кровоподтеки от синих нитей не проходили, кожная чувствительность не восстанавливалась. Консилиум не смог определиться с диагнозом, и врачи приняли предложение Юрия: горячая ванна с морской солью. Пациент настоял, чтобы вода в ванне была проточной.
С ним согласились без возражений. Читая мысли врачей, Юрий осознал, что он находится здесь на положении почетного больного. Все уже знали, что он — "миллионщик", и заранее смирились с любыми его капризами.