Ожидания не обманули Щеглова. Доехать до офиса, не нарушая утренней расслабленности, ему не пришлось. Телефон зазвонил через пару минут, после того, как тронулась машина. Разбуженный им ночью Кравченко, видимо, с утра получил все-таки свою порцию «вводных».
– Приветствую, – хмуро пробормотал в трубку Щеглов. – Не спится?
Кравченко попытался изобразить смешок, но у него не получилось. Пиарщик Газовой компании был человеком серьезным, смеялся лишь по дипломатической необходимости, и выглядело это потому всегда крайне неестественно.
– Андрей Борисович звонил только что, – кашлянув, заговорил Кравченко четко поставленным голосом неживого существа, – сказал, что надо готовить совместное заявление по нашему основному вопросу. Заявление предлагается сделать у нас. Я вызову две камеры и, может, еще пару агентств, пока не знаю. Но, в общем, без особой массовости.
«Андрей Борисович» – был президент Газовой компании. Фамилия его была – Штегнер, но, когда, по служебной ли необходимости или просто так, Кравченко приходилось упоминать о нем, он всегда называл его только по имени-отчеству и никогда не позволял себе никаких отступлений – ни в сторону какой-либо фамильярности, ни в сторону излишней официальности. Фамилию своего руководителя пиарщик Газовой вслух не произносил никогда: даже когда делал официальные заявления от лица компании.
Над Кравченко Щеглов всегда подсмеивался, находя его напыщенную серьезность комичным проявлением ограниченности; подсмеивались над ним и среди журналистов, и Щеглов знал это; но сейчас, даже этим саркастическим небрежением Антон не смог отогнать от себя мысль, что в нынешней ситуации вовсе не Кравченко и его начальник, и не вечно анекдотизируемая в своей неповоротливой туповатости Газовая компания, а он сам, со своим Ковыляевым, и с ними вся их Топливная, выглядят, с этими истерическими ночными звонками, совершенно по-идиотски.
Относительно места проведения планируемого мероприятия Антон предвидел как предложение Кравченко сделать заявление в офисе Газовой, так и недовольство Ковыляева этим вариантом, поскольку тот, на чьей территории проводится мероприятие, негласно позиционируется как его хозяин, а, стало быть, и хозяин всего положения. Но, в данном случае, проведение брифинга в офисе Газовой выглядело, конечно, более логичным; в офисе Топливной – это было бы вызывающе, было бы претенциозно и могло бы натолкнуть журналистов на лишние вопросы; впрочем, важнее всего было то, что организовывать брифинг у себя, возиться со всеми этими пропусками и допусками, одновременно с подготовкой текста заявления для Ковыляева, – этого Антону совсем не хотелось; и потому он счел за благо согласиться с предложенным Кравченко вариантом.
– А он не сказал тебе, что именно они будут заявлять? – попробовал он также прощупать ситуацию, хоть и не особенно рассчитывая на успех.
Прийти к Ковыляеву с готовым текстом – это было бы, конечно, неплохо.
Но ничего конкретного Кравченко, как и ожидалось, не выдал. Да он и знал бы поди – все равно бы ничего не сказал, без соответствующего указания.
– Ну… пока в общих чертах. Сейчас приеду в офис и пойду к нему.
– ОК. Я – как приду, тоже… пойду снимать показания, – Антон посмотрел на часы. – Что по времени?
– В десять, – как уже о решенном ответил Кравченко.
В восемь к Ковыляеву. Потом – текст. Закончить это – не раньше девяти. А еще дорога…
– Не рано? Только доехать до вас в это время…
– Спешат.
– А камеры успеют?
– Успеют.
Кравченко жил в простом мире. Все в нем было четко, все – понятно.
– Ладно. Тогда давай будем связываться после… показаний. Еще бы текстами надо обменяться и их синхронизировать, чтоб не несли они там не поймешь что.
Кравченко вдруг замолчал.
– Алло, – позвал его Антон, – ты слышишь меня?
– Да… да… – голос Кравченко несколько сбился со своей неживой механистичности.
Щеглов насторожился.
– «Да» – что?
– Слышу.
– По поводу обмена текстами?!
В трубке забулькало.
– Попробуем… – донеслось до Антона.
– Что-то не так? – напряженно спросил Щеглов.
В телефоне раздался резкий проигрыш. Связь прервалась.
Антон застыл в нерешительности.
Перезвонить? Стоит ли? И впрямь что-то не так? Или просто предложение свериться застало Кравченко врасплох, и его мозг с этой информацией до того, как разъединило, справиться не успел?
А состоялось ли вообще решение этих «всех наших вопросов», о чем ночью трещал Ковыляев?! Есть ли, на самом деле, согласованная позиция для совместного заявления или у каждой из сторон по-прежнему свое мнение, а общего так и нет? И Кравченко знает об этом и поэтому не хочет сверять тексты?
Нет-нет, это уж слишком. Ведь заявление совместное. И они от него не увиливают. И организовать предложили. Как же можно на совместное и с разными позициями? Это ж – всем только хуже.
Звонить не хотелось. Антон засунул телефон в карман.
Каждое утро Щеглову хотелось, чтобы путь до работы длился подольше. Чуть дольше подремать в машине, чуть позже открыть дверь своего кабинета. По утрам Антон даже любил автомобильные пробки.
Но сегодня они выехали раньше, чем обычно, и автомобильный поток не успел еще заполонить задыхающиеся московские улицы. Быстро и неумолимо машина приближалась к офису Топливной компании.
Щеглов думал, заходить ли ему к себе или сразу идти к Ковыляеву. Не хотелось ни туда, ни туда.
Яблоком раздора между Газовой и Топливной компаниями – этими двумя финансово-промышленными монстрами постсоветской России, внушающими кому благоговение, а кому и страх одними своими названиями, причем монстрами условно государственными (условно – ввиду отсутствия в России государства в его традиционном понимании, о чем – ниже), этими двумя, как высокопарно любили именовать они сами себя в своих многочисленных презентациях и проспектах, «столпами российской экономики» (держащейся на плаву исключительно варварским ограблением пределов страны на земле и под землей), этими двумя бездонными кошельками неутомимо грызущихся между собой номенклатурно-бюрократических корпораций, этими Лиллипутией и Блефуску российской власти, – черной кошкой, пробежавшей между ними, куриным яйцом, разбитым не с того конца, стало, сколь ожидаемое, столь и неожиданное, решение руководства России об их объединении в одну корпорацию.
*****
В 90-е годы 20-го века, когда, после крушения прежнего мiра, произошло то, для чего, собственно, мiр и рушили: во-первых, при сохранении внешних признаков независимости, российская (советская) государственность прекратила свое существование в качестве реально независимого субъекта мировых процессов и перешла под неявное управление внешних конкурентов России, отчасти конкурирующих и между собой за степень этого влияния ведущих мировых держав, (в первую очередь, конечно, США); а во-вторых, для закрепления этой зависимости от внешних сил под предлогом восстановления исторической справедливости и необходимости проведения экономических и политических реформ, почти на всей территории прежнего влияния российской (советской) государственности ее уникальная политико-экономическая модель (уникальная – на уровне несовместимых с доминирующей в значительный части мира экономической моделью институциональных различий) была полностью разрушена в крайне сжатые сроки.