Судя по беспечному поведению команды, это было правдой. Команда радостно потребляла пиво и только что песен не горланила.
– Ты сказал, вагоны? – задумчиво протянул Гонза. – Что, неужели в один все не войдем?
– Ну, считай, ушастенький, – рассудительно сказал Бюскермолен. – В спальном девять купе по два человека. Стало быть, восемнадцать живых на вагон. А нас только из таверны тащится больше дюжины. Не, Вольво всегда два вагона занимает. И правильно делает, если едешь с комфортом, потом и работается легко да ладно.
На «ушастенького» Гонза давно привык не обижаться. Гоблинов среди живых было заметно меньше, чем, скажем, орков, гномов или виргов. Даже меньше, чем чистокровных эльфов. И, уж конечно, меньше, чем людей. Пард когда-то давно набрел в сетях на статистику случайных социологических выборок, и почему-то запомнил ее наизусть, до последней цифры. Из ста произвольных обитателей Большого Киева двадцать шесть – люди; двенадцать – метисы разных кровей; десять – орки, по восемь – гномы и вирги; чуть больше семи, но меньше восьми
– хольфинги и половинчики (тут пошла дробная, в общем-то смешная статистика; из ста киевлян семь с половиной – хольфинги… Смех, да и только); семь – черные орки; пять – эльфы и всего лишь один гоблин. Причем складывалось впечатление, что все гоблины Киева толкутся у вокзалов носильщиками или работают грузчиками у торговцев-палаточников.
Недостающие восемь живых приходились на самые разные редкие расы – бойешей, сурогхов, песиголовцев, ламисов. Этих в Киеве, да и в других местах тоже, было совсем мало.
Наверное, Гонза был счастливым исключением. Он не стал ни носильщиком, ни грузчиком. Стал техником, что даже мало кому из людей удавалось, если говорить начистоту. К технике и науке традиционно тяготели практически все эльфы, а также многие люди и вирги. Среди гномов и орков техники были редкостью, но не исключением. А вот среди гоблинов… Пард знал единственного гоблина-техника – Гонзу. И никогда не слыхал о других. Впрочем, Пард знал вообще только одного гоблина. И этот единственный оказался техником, причем очень сильным техником. Пард, тогда еще совсем сопливый мальчишка-подросток, многому у Гонзы научился. И как-то незаметно они стали друзьями, несмотря на то, что Гонза был вшестеро старше и в тысячу раз опытнее.
Погрузившись в воспоминания, Пард и сам не заметил, как охотники прошли на перрон. Длинная туша поезда уже поджидала пассажиров, распахнув двустворчатые двери пузатых цилиндрических вагонов.
– Так, – сказал Бюскермолен и остановился. – Наши вагоны – восемь и девять.
В тот же миг в тамбуре одного из вагонов появился Вольво и выглянул на перрон.
– Ага, – сказал он довольно. – Явились. Все, надеюсь?
– Все, шеф! – бодро ответил Бюскермолен. – Как один. В лучшем виде.
– Хорошо, – Вольво еще раз обвел взглядом живописную группу охотников и заглянул в листок с записями. – Пард, Гонза, – сюда, ваше купе седьмое. Бюс, Роел – ваше третье. Михай и Саграда – в восьмое. Зеппелин – в шестое, к Васе-«Сексу». Трыня, во второе, там Жор. Остальные – в соседний вагон, вот этот, селитесь как пожелаете, первые четыре купе наши.
Команда стала деловито грузиться в вагоны, распихивать по полкам сумки и стелить пахнущие крахмалом простыни поверх полосатых дорожных матрасов.
Дальнее купе восьмого вагона Вольво забил снаряжением и припасами. На юге, за Николаевом, город заканчивался, и без припасов там просто не выжить.
В третьем купе, у гномов, уже разлили по первой. Половинчик-повар мигом сообразил каких-то размороженных копченостей и консервированных огурчиков на закусь; орк Вася притащил домашнего одесского сала, свежатины, и был встречен восторженным «Хуммм!»; Гонза, подмигнув Парду, извлек из кармана куртки узкую бутылку «Эльфийской особой», да такого разлива, что вытянулись лица даже у Иланда и Вахмистра. В общем, еще до отхода поезда в третье набилось народу – не протиснуться, и несмотря на то, что вещей у каждого было, вроде бы, и немного, на столе извлеченные вкусности не помещались. Как-то незаметно тронулись в путь, выпили заодно за удачное начало. Вскоре появились шофера из соседнего вагона, и пришлось рассредоточиться по двум купе: часть перебралась к половинчикам, во второе. Галдеж стоял неимоверный, чувствовалось, что команда Техника любит такие поездки и намерена, раз уж предоставился случай, оттянуться по полной программе. Зашел ненадолго и Вольво; вкусил «Эльфийской особой», сжевал розоватый ломтик одесского сала, довольно крякнул и потеплел взглядом. Выслушал байку Васи-«Секса» о пивнухе на улице Немерянной, посмеялся со всеми, велел «не переборщить, а к утру быть на ногах и в сознании», и удалился в свое купе. Шум в вагоне его ничуть не волновал.
Пард тоже отдался шальному дорожному настроению; пил со всеми, и не пьянел. То есть, пьянел, конечно, но мутная хмельная пелена держалась в отдалении, а его сознание оставалось кристально-чистым и ясным. Пард с удовольствием чокался с соседями, опрокидывал чарку, хрустел огурчиком и слушал очередную историю, на которые живые-киевляне были горазды весьма. Долгая жизнь позволяет помнить массу прелюбопытнейших случаев, а народ из команды Вольво, даже люди, успели хлебнуть на своем веку немало приключений. Пард тоже рассказал два случая: как тащили на юг Большого Урала два мешка шалтары под видом обычного сахара, да еще через свирепые кордоны Большой Москвы, и как сходили по хмельному делу чуть не самого Бухареста на яхте друзей-николаевцев Кутняка и Кэпа. Слушатели вволю посмеялись.
Поезд мчался на юг, почему-то держась над теми самыми загадочными двумя полосками ржавого металла. Пард их не видел, но твердо знал, что все поезда в Большом Киеве раз и навсегда привязали себя к этим полоскам незримой нитью. Он вышел в коридор и остановился у окна, положив руки на пластиковое продолговатое перильце. Цветок в горшке сбоку от окна колыхал длинными узкими листьями. В такт мягкому покачиванию вагона. В соседних купе продолжали галдеть и радоваться. Пард перешел чуть в сторону.
За окном мелькали подсвеченные заходящим солнцем дома. Большой Киев потому и назывался Большим, что тянулся от берегов Припяти чуть не до самого Черного моря. Районы города сменялись за окном: Фастов, Белая Церковь, Ракитное, Мироновка… Но все это был Киев. Подбрюшье Центра.
Ближе к Шевченко стало темнеть. Пард еще несколько раз выходил в коридор и по нескольку минут задумчиво глядел в окно.
Секретарша Вольво появилась из последнего, забитого снаряжением купе как раз в тот момент, когда он стоял у окна.
«Зачем Вольво взял с собой эту девчонку?» – удивился Пард.
Конечно, она могла оказаться просто любовницей Вольво, если бы… Если бы Вольво не был виргом. Вирги-мужчины как правило предпочитают женщин своей расы, в этом Пард неоднократно убеждался.
На ней были коричневые брюки в обтяжку, заправленные в короткие эльфийские сапожки, и мягкая кожаная куртка, достаточно свободная, чтобы спрятать под нею пистолет. Про пистолет Пард подумал машинально – не станет же это обаятельное создание на самом деле прятать под курткой оружие? Хотя, черт ее знает, притворяется секретаршей, а на самом деле – телохранитель. Такие фокусы тоже бывают. Редко, но бывают.
Она прошла мимо Парда, улыбнулась на ходу и исчезла в купе Вольво. Там было темно, свет не горел. Никакой. Ни основной, яркий, ни синеватый глазок ночника на потолке.
Почему-то вспомнились слова Вольво, сказанные по телефону: мол, секретарша передает Парду персональный привет. Удостоился, можно сказать. Только вот, непонятно за что. А непонятное всегда настораживает… хотя в отношении этой киски настораживаться просто не хочется.
Пард некоторое время задумчиво таращился на серый пластик закрытой двери с вычурной пятеркой на уровне глаз. Поезд равномерно покачивался из стороны в сторону, как шагающий по дороге великан.