В оппортунистической тактике Гитлера, в его отвращении к революционному насилию, в его ненависти ко всем проявлениям свободы и достоинства личности есть что-то нечистое, двусмысленное, сексуально извращенное. У каждого народа в годину бедствий, после войны, нашествий, голода появляется человек из толпы, который навязывает людям свою волю, свое честолюбие, свои обиды, который по-женски мстит своему народу за утраченную свободу, счастье и силу. В истории Европы настал черед Германии. Ей достался Гитлер — диктатор с душой мстительной женщины. Именно этой женственной сутью Гитлера объясняется его успех, его власть над толпой, энтузиазм, пробуждаемый им у немецкой молодежи. В глазах националистов Гитлер — целомудренный аскет, мистик революционного движения. Как бы святой. «О его связях с женщинами ничего не известно», — утверждает один из его биографов. Когда речь идет о диктаторах, вернее было бы сказать, что ничего не известно об их связях с мужчинами.
Бывают в жизни диктаторов моменты, когда вдруг высвечивается темная, болезненная, сексуальная подоплека их власти. Эти кризисные моменты вполне раскрывают женственную суть их характера. В отношениях диктатора с его сторонниками эти кризисы наблюдаются во время мятежей. Боясь оказаться под властью тех, кого он унизил и поработил, диктатор с невероятной энергией защищается от взбунтовавшихся сподвижников: это в нем защищается женщина. Кромвель, Ленин, Муссолини — все они прошли через эти кризисы. Кромвель огнем и мечом подавил мятеж левеллеров, этих английских коммунистов XVII века; Ленин не пощадил восставших моряков Кронштадта; Муссолини жестоко обошелся с флорентийскими чернорубашечниками, чье восстание длилось почти год, вплоть до самого октября 1922 года. Странно, что Гитлеру еще не довелось защищаться от мощного восстания штурмовиков. Беспорядки, с некоторых пор вспыхивающие среди штурмовиков по всей Германии, возможно, являются первыми симптомами неминуемого кризиса. В революции оппортунизм — это предательство, за него надо расплачиваться. Горе диктаторам, которые становятся во главе революционной армии, но отступают перед ответственностью государственного переворота. Быть может, ухищрения и уступки приведут их к власти законным путем; но диктатуры, возникшие в результате хитроумной комбинации — всего лишь полудиктатуры. Они недолговечны. Только революционное насилие придает законность диктатуре, только государственный переворот обеспечивает ей прочность. Возможно, Гитлеру суждено прийти к власти в результате парламентского компромисса: чтобы предотвратить восстание штурмовиков, ему остается только отвлечь их от захвата власти, перенести их революционную миссию из сферы внутриполитической в сферу внешней политики. Заметьте, с некоторых пор главной темой гитлеровского красноречия стала проблема восточных границ. Немаловажно, что судьба Германии зависит более от парламентского компромисса, —чем от государственного переворота. Диктатор, который не осмеливается взять власть с помощью революционного насилия, не должен внушать страх Европе, если она решила защищать свою свободу до последнего вздоха.
Нынешняя ситуация в Германии не может не удивлять тех, кому известно, что немецкому народу всегда было присуще развитое чувство гражданского достоинства. Приходится признать, что Веймарская республика тяжко больна, что ее правящие классы, ее буржуазия, ее интеллектуальная элита глубоко деморализованы или развращены, — иначе невозможно поверить, что они готовы без всяких причин добровольно подчиниться диктатуре, которую даже сам Гитлер не смеет навязать им силой. Диктатуру нельзя принять: ей можно только уступить. Даже если ее несет с собой революция, уступить ей можно только после жестокой борьбы. Было бы смешно утверждать, будто русская буржуазия не боролась против большевиков. Говоря о событиях октября 1917 года в Петрограде, я не упустил случая вступиться за Керенского, обвиняемого в том, что он не сумел защитить государство от красногвардейцев. Как все либеральные и демократические правительства, правительство Керенского могло защищать государство лишь с помощью полицейских мер. Либеральная техника защиты государства была и есть бессильна против коммунистической техники государственного переворота: бессильна она и против техники фашистского переворота. Опять-таки смешно было бы утверждать, что либеральное правительство, профсоюзы и конституционные партии Италии не боролись против революционной тактики Муссолини. Борьба за власть в Италии длилась четыре года и была гораздо более кровавой, чем в Германии. Диктатура Ленина и диктатура Муссолини были установлены в результате ожесточеннейшей борьбы. Но какая сила, какая жестокая необходимость могла бы заставить правящие классы, буржуазию и интеллектуальную элиту Германии согласиться на диктатуру, к которой их не толкает революционное принуждение? Их неприятие Версальского мира, их твердое намерение ликвидировать экономические и политические последствия войны не могут оправдать их поведения перед угрозой надвигающейся гитлеровской диктатуры. Из всех бедствий проигранной войны, из всех тяжких последствий Версальского мира, самой страшной катастрофой для немецкого народа явилась бы потеря гражданской свободы. Германия, без сопротивления приемлющая диктатуру Гитлера, Германия, оказавшаяся под пятой этой посредственной копии Муссолини не сумела бы занять подобающее ей место среди свободных народов Западной Европы. Печальный исход для немецкой буржуазии.
Сегодняшнюю ситуацию в Германии нельзя объяснить, как кое-кто пытается сделать, упадком чувства свободы в современной Европе. Моральные и интеллектуальные параметры буржуазии в Германии не таковы, как в прочих странах. И надо было бы признать этот упадок поистине катастрофическим, чтобы поверить, будто буржуазия всей Европы больше не способна защитить свою свободу, и будущее Европы станет рабским будущим. Но если правда, что параметры буржуазии в Германии иные, чем в прочих странах, если правда, что не у всех народов Европы одинаково развито чувство свободы, правда и то, что проблема государства в Германии и почти повсюду в Европе сводится к одному и тому же. Проблема государства теперь стала не только проблемой власти, но и проблемой свободы. Если полицейских методов недостаточно для защиты государства от коммунистической или от фашистской опасности, к каким мерам может и должно прибегнуть правительство, не рискуя при этом ущемить свободу народа? Вот к чему сводится сейчас проблема защиты государства почти во всех странах.
В задачи этой книги не входит разбор и обсуждение политических, социальных и экономических программ катилинариев; ее цель — показать, что вопрос захвата и защиты государства — вопрос не политики, а техники, что в искусстве защиты государства действуют те же правила, что и в искусстве его захвата, что обстоятельства, благоприятные для государственного переворота, не обязательно бывают политического или социального порядка и не зависят от положения в стране. Быть может, эти соображения вызовут некоторое беспокойство даже у свободных граждан наиболее благоустроенных и цивилизованных стран Европы. Именно это беспокойство, столь естественное у свободного гражданина, побудило меня написать о том, как надо завоевывать современное государство, и как надо его защищать.
Шекспировский герой, Болингброк, герцог Херифордский, сказавший: «Хоть, право, мерзок яд, порою нужен он», возможно, был свободным гражданином.