Но она так и не приходила к нему, ни в этот день (или ночь), ни в следующий.
Так прошло несколько нестерпимо долгих дней, в течении которых непотревоженный караван ехал по пустыне, и изредка доносились до Маледикта гортанные переговоры людей пустыни. Все же остальное время стояла мертвая тишина, лишь изредка прерываемая воем ветра и шелестом песка.
Но в один день Маледикт услышал хриплый рев, непохожий на жителей пустыни. Самое удивительное, что это был не просто рев, но кто–то громко кричал: Воины Мьярхейма! Взгляните же на этих жалких пустынных жуков! Они так ничтожны по сравнению с нами! Они так омерзительны, по сравнению с гордыми сынами Мьярхейма! Вперед, Мьярмы! Опрокинем же их, сомнем и втопчем в жаркий песок пустыни, а их головы увенчают стены наших домов, которые явят всем, какую славу заслужили в бою мужи и воины Мьярхейма!
Кричавшему ответил грозный рев из десятком глоток и рев чего–то, похожего на двигатели машины. Двигатели? Здесь?! Откуда?! Маледикт едва не вылез сквозь прутья решетки, стараясь рассмотреть происходящее. А между тем вокруг разворачивалась странная и удивительная картина — на караван жителей пустыни с нескольких сторон напала банда людей, похожих на людей из родного мира Маледикта, хотя они и были крупнее и на вид мускулистее чем обычный человек. Длинные их волосы и бороды развевались по ветру, облачены они были в кожаные одежды. Каждый из них восседал на большом мотоцикле, в том, что ревущая машина была именно мотоциклом, Маледикт не сомневался. И каждый из этих здоровяков размахивал в воздухе либо большим мечом с широким лезвием, либо огромным сверкающим топором. И вот эти посткапокалиптические викинги обрушились на пустынников, и вокруг закипела схватка. Пустынники ловко обращались со своим кристаллическим оружием, которое, видимо, ни в чем не уступало оружию их противников, но те, в свою очередь проявляли недюжинное умение и сноровку, нанося сильные удары своим оружием и испуская при этом грозный рев. То тут то там падал на песок кто–то из защитников каравана, даже после смерти не терявший равнодушного и спокойного вида, то один из нападавших, испускавших дух со страшным воплем.
Но численный перевес был на стороне защитников, и вскоре все викинги были повержены. Тела павших пустынники раздели, собрав одежду и оружие, и оставили лежать на песке. Ветер стал постепенно заносить их, и Маледикт подумал — а сколько еще таких тел лежит в равнодушном песчаном море, сколько свирепых битв похоронены в бескрайней пустыне, и сколько жизней, холодных и пугающе рациональных, или же свирепых порывистых и яростных навеки оборвались, чтобы лишь холодеющая оболочка осталась лежать, ненужная ни ветру, заносящему её песком, ни самой пустыне лениво скрывавшей её в своих песчаных волнах, чтобы забыть навек? Но ничто и никто не дал Маледикту ответа на его вопрос, лишь ветер, завывая, кинул ему в лицо горсть песчинок, да изредка вторил ему окрик людей пустыни. И вновь караван двигался дальше и дальше по пескам, направляясь к Храму где должно было… А что же там должно было случиться, Маледикт не знал, и старался об этом не думать.
— Что ты скажешь теперь, чужак? — раздался за спиной у Маледикта уже знакомый ему голос Шарака. Маледикт вздрогнул от неожиданности — погруженный в свои мысли, он не заметил, как Шарак вошел.
— Молчишь — продолжал тот тем временем — чтож, молчи и дальше, чужак. Признаться, я рассчитывал, что наша встреча с Мьярмами заставит тебя выдать себя, однако, ты не проявил того буйства чувств, которые присущи им. Вероятно, ты все же не являешься их шпионом. Мы скоро прибудем в Храм.
Сказав это Шарак вышел, снова оставив Маледикта одного. Мда, — подумал про себя Маледикт — сначала я не хотел с ними разговаривать, а теперь уже они просто и не предлагают. Впрочем, возможно Маледикт уже привык к одиночество и даже чувство тоски, печали и одиночества будто притупилось, и уже не столь остро вонзалось в его сердце. Тяжело было переживать разлуку с Викой, но после того, как он долго пытался утопить себя в горе, голос нового чувства зазвучал в его душе — Надежда, надежда на то, что они встретятся вновь. Пройдет еще день, может два, и он прибудет в этот Храм, а там произойдет то, что даст ему возможность идти дальше, по пути, на которой они с Викой ступили, может, не желая того. Маледикт усмехнулся, почувствовав некую иронию во всем происходящем — Вика хотела чуда, он сам хотел что–то изменить в своей жизни, добавить больше красок. И вот теперь эти краски и чудеса вышли к ним и поприветствовали их, но вот только никто не обещал, что чудеса могут быть только добрыми, и что краски будут светлыми красками, а не темными тонами кошмаров и страданий. Кто–то говорил, что страдания рождают мудрость, чтоже, похоже так оно и есть на самом деле. Погруженный в такие размышления, Маледикт не заметил, как ему принесли еду и питье. После он молча ел, не замечая, как Нииия смотрит на него, смотрит с любопытством, с одним из немногих чувств, какие могли сохранится в мире людей пустыни, изживших всякие чувства. Поев, и дождавшись, когда слуга унесет корзину, Маледикт вновь стал смотреть сквозь решетку на пески, что стлались бесконечными полотном дороги на пути каравана, и размышлял.