Информационная технология может, таким образом, формировать матрицу переворота, совершенного в Греции. Обладая сознанием, частично переформатированным алфавитной грамотностью, греческие философы-рационалисты, последовавшие за Платоном, были способны отделить свои мысли от текучей поверхности материального мира. Природа стала безличным и объективным царством, которое можно препарировать и анализировать для извлечения рациональных и всеобщих законов, основанных на причинно-следственном объяснении. Демокрит, современник Платона, был первым, кто утверждал, что кажущееся целостным полотно космоса соткано из отдельных атомов. Вряд ли является чистым совпадением и то, что Демокрит сравнивал эти атомные структуры со способом составления написанных слов из букв алфавита.
Власть и знание, которые освободил основанный на грамоте рационализм, были необычайными. Они проложили, пусть и опосредованно, путь европейскому триумфу науки и техники. Однако, подобно всем могущественным технологиям, полезный инструмент Тота трансформировал своего пользователя. Ибо, будучи однажды даже отчасти интериоризованной, машина письма стала служить как самым абстрактным, так и наиболее интимным из всех зеркал. Держа это в уме (в буквальном смысле), человеческое «я» может отражать само себя, оттачивая скальпель интроспекции и противопоставляя себя внешнему миру. Маршалл Маклюэн утверждал: «Алфавит разорвал заколдованный круг и разрушил ремонирующую магии родоплеменного мира, превратив цельного человека в агломерат специализированных и психически ущербных индивидуумов, единиц, функционирующих в мире линейного времени и евклидова пространства»15.
Это чувство рационального разделения и отчужденной рефлексии стало доминировать в восприятии и определять опыт существования в качестве индивидуальной человеческой единицы лишь с началом современной эпохи. Маклюэн и другие исследователи полагали, что развитию этого опыта способствовал печатный пресс. В случае с Платоном книжная интроспекция могла пробудить нечто куда более мистическое: его революционную веру в то, что бестелесный дух присутствует внутри «я» и что эта бессмертная искра разума независима от говорящего, дышащего тела. Эту психологию легко понять. Если буквы и записанные слова возносят истины над скоротечным плотским миром и даже сохраняют слова мертвых, то читатель может рассчитывать на то, что его собственный разум принадлежит похожему вневременному царству трансцендентальных сущностей.
Платон не был первым среди греков, кто верил, что бессмертный дух способен покидать нашу смертную плоть. До него и орфики, и пифагорейцы настаивали на том, что люди носят в себе бессмертную, бесконечно реинкарнирующую душу. Это представление они, вероятно, позаимствовали из древней шаманской традиции, которая просочилась в греческий мир из Скифии и Фракии. Обе мистические секты оказали влияние на Платона, но если орфики и пифагорейцы описывали душу туманным языком мифов и символов, то Платон дал этой идее метафизическое и космологическое обоснование, тем самым включив в свой обширный рационалистический проект. В сущности, то обстоятельство, что Платон одновременно принимал как рациональный способ мышления, так и мистицизм, только подчеркивает мысль, проходящую через всю эту книгу: работа разума не может быть так просто отделена от более тонких сфер.
Платон называет эту разумную душу psyche. Она формируется на фоне величественных декораций метафизической карты космоса. Для Платона планета Земля — лишь пыльный фундамент многослойной космологической многоэтажки. В пентхаусе обитают чистые и совершенные формы и именно там рождаются разумные души. Когда мы спускаемся в лифте, чтобы воплотиться, эта бессмертная сущность облекается в инертный мешок жидкостей и костей, который мы волочим по поверхности планеты. Для Платона, как и для мистиков-неоплатоников, которые шли за ним, цель философа заключалась в том, чтобы преодолеть тяготение тела для того, чтобы запустить то, что Иоан Коулиано называет «платоновским космическим челноком». В этом визионерском полете разумная искра поднимается в небеса, где она постигает собственную божественность в мире форм — трансцендентальный вариант старого шаманского погружения в чрево земли.